Конечно, случались и у нас обычные для военных действий ранения, контузии и наказания начальства. Да что там, редкий день ходил я без повязок на теле, зеленки на ранах и хромоты от вывихов и растяжений. Однажды я упал затылком на камень, по шее потекла кровь, меня сопроводили до травмпункта и там даже сделали настоящую операцию с наложением швов и повязкой. Я очень гордился этим боевым ранением и, когда пришло время снимать швы и повязку, даже огорчился. Тетя Галя, конечно, испугалась и даже больше меня самого, но мы решили об этом маме ничего не говорить. А потом всё быстро зажило и забылось.

Недалеко от речного порта на улице Сорок лет Советской Украины на строительство пивного бара завезли круглые стеклянные лепешки для отделки стен. Разумеется, уже на следующий день у всех пацанов нашего двора в карманах позвякивала пара стекляшек – одну себе, другую на обмен. Поначалу-то мы просто обменивались, хвастали и швыряли их по асфальту, кто дальше забросит, а когда это наскучило, вдруг Юра вспомнил «добрую старую игру в цок».

– Значит так, – объяснил он, – кладем горкой монеты в банк и с десяти шагов по очереди кидаем биту. Если сбил – всё твоё, если нет, те, у кого стекляшка ближе легла с банком, первый, а потом следующие за ним по мере удаления биты от банка – бьют по монетам. Если монета переворачивается – твоя.

Разумеется, через неделю-другую игра в цок приобрела характер эпидемии, и почти все монеты в городе имели побитый вид. Тогда во дворе, на скамейках летнего кинотеатра участковый дядя Коля собрал народ, взобрался на сцену и громогласно объявил:

– Товарищи жильцы! Довожу до вас, что игра в цок является преступлением, так как азартная игра на деньги – это раз, и наносит ущерб денежному обращению – это два. Чтобы понять смысл, так сказать, игры, я на своём печальном опыте убедился, насколько это зараза является заразной, товарищи! – Он побагровел и искоса глянул на жену Лилю Амировну, которая, сидя в первом ряду и усиленно переживая за начальственного супруга, сжала тяжелые кулаки и тоже побагровела. Валерик мне как-то рассказал, что поздно вечером к ним в разгар игры подошел участковый в штатском и попросил принять его в команду. Он играл, как разорившийся наследник в рулетку, поставив последние деньги. Он спустил всё карманное состояние, в сердцах швырнул холщовую фуражку об землю, грязно высморкался и со страхом удалился домой получать нагоняй от супруги. Вероятно вспомнив этот трагический момент своей биографии, участковый повысил голос и чуть не фальцетом крикнул: – Так что, ребята, прекращайте, а то примем меры! И еще, товарищи комсомольцы, ну что это за игры на деньги у сознательных строителей коммунизма! Срам и позор! Прямо как какие-то буржуазные элементы… Тьфу!..

Мы все как один смутились и дружно прекратили чуждые азартные игры, вернувшись к обычным мужским занятиям: рыбалке, спорту и игре в войну.

А вот сижу я в гостях у Валерика. Обычная семья: бабушка, мать отца – еврейка, дедушка – украинец, мама Валеры – русская, жена старшего брата – грузинка, муж старшей сестры – татарин. Кто же тогда по национальности сам Валерик?.. Русский! На столе традиционный борщ, обязательные баклажаны, домашняя колбаса, салат из огурцов и помидоров, к чаю подают пахлаву и пирог с вишней. И так здесь уютно, так бережно относятся к старикам, настолько мягкий разговор: всем интересно как прошел твой день, как чувствует себя мама зятя и дедушка невестки, сколько наловил раков Валерик и читал ли я «Пеструю ленту» Конан Дойля и «451 градус по Фаренгейту» Рея Брэбери, а смотрел ли я фильм «Спартак» с Кирком Дугласом и катался ли на катере вокруг острова Хортица… За распахнутым окном сгущаются лиловые сумерки, от соседей долетают запахи жареной рыбы и задушевная песня. Сначала высокий женский голос старательно выводит: «Ридна маты моя, ты ночей нэ доспала, ты водыла мэнэ у поля край сэла…», а потом хор мужских и женских голосов подхватывает: «И в дорогу далэку ты мэнэ на зори проводжала и рушнык вышиваный на щастя дала…» Вдруг Валеркин отец едва слышно подпевает: «…и рушнык вышиваный на щастя, на долю дала» – и склоняет лысеющую голову на плечо бабушки, а та ласково, как ребенка, гладит, гладит и что-то бормочет ему на ухо.

В один из душных вечеров сидим на лавочке под плакучей ивой с Леной. Из открытых окон дома раздаются крики и выстрелы: народ смотрит «Щит и меч», поэтому двор опустел и никто нам не мешает. Я подрагивающим голосом рассказываю девушке о своих глубоких чувствах, а она гладит мою напряженную руку душистой ладонью и сопереживает незадачливому воздыхателю. Наконец, она медленно поворачивает ко мне самое прекрасное на свете лицо, обжигает взглядом невероятно больших черных глаз и спрашивает, умею ли я хранить тайну. Да, конечно, могила, вздыхаю я, предчувствуя недоброе. Девушка, запинаясь, подбирая слова, рассказывает, что прошлым летом приезжал из Греции один богатый парень, сын владельца заводов, кораблей и плантаций, и родители их с Леной обручили. Ты любишь его, спросил я упавшим голосом. Полюблю, ответила она. Так тебе же придётся уехать к нему, заграницу, прошипел я, как секретарь комитета комсомола на антисоветчика. Наверное, отозвалась она эхом. Я без смущения, как в последний раз, рассматривал невероятно красивое лицо, запоминая каждую черточку, линию, изгиб – и готов был умереть тут же, у её ног, чтобы она потом рыдала над моим бездыханным желтым телом… Но я не умер, а просто встал и чужим голосом предложил проводить её до подъезда. Бедный Ромео, я виновата перед тобой, вздохнула она и тоже встала. Так мы и шли рядом: я со сгорбленной спиной, с трудом переступая свинцовыми ногами, Лена – прямая, тонкая, легкая и… жалостливая.

Ранним утром мы с Юрой, Борькой и Валериком отправились на Днепр – там «пошёл бычок». Это нечто очень увлекательное: не успеешь опустить крючок в воду, как по удилищу пробегает дрожь, и ты вытаскиваешь бьющуюся черную рыбку с огромной головой. Уже через час наши ведра доверху наполняли черные рыбешки, которых мы сразу пересыпали крупными кристаллами вещества под названием «сiль кам'яна». На следующий день все мальчишки ходили по двору с бусами из подвяленных бычков, и щелкали их как семечки – одного за другим.

Потом после заката солнца ходили за раками. У каждого была своя персональная раколовка: у Валеры из нихромовой проволоки, у Борьки из ивовой корзины, у меня из старого ведра с загнутыми краями. В карманах у нас лежали фонари для освещения хода операции и привлечения речных чудовищ и завернутое в несколько слоёв целлофана тухлое мясо для наживки. Уже через пару часов мы возвращались во двор с нашими снастями, доверху наполненными копошащимися серо-зелеными раками. Тетка сразу бросала половину добычи в кастрюлю с кипящей подсоленной водой и спустя минуту шумовкой доставала и выкладывала на тарелку ярко-красных раков, которых мы терзали пальцами, выковыривали бело-розовое нежное мясо и съедали всю добычу, оставляя на тарелке горку красных хитиновых панцирей.

Иногда я чувствовал усталость от приключений и устраивался на балконе с книжкой в руках. Но не тут-то было. Разные невероятно интересные события и здесь настигали меня. Вот старый конь по имени Лебедь привез в столовую телегу с овощами. Я, разумеется, выскакиваю из дому, и мы с пацанами кормим его из рук хлебом и морковкой, а он большими черными губами осторожно берет с ладоней еду, обдавая теплом и похрапывая, и подрагивает мощным телом, а наши руки еще долго помнят теплое осторожное касание губ с редкими волосками, а наши ноздри долго хранят острый запахи конского пота, навоза и мочи.