Ладони механически перекатывали скользкий розовый брусок, взбивая белую пену. В ноздри проникал безжалостный запах, оседая где-то глубоко в груди прохладной тоской. А мысли уносились рекой времени, разливая во всем теле, душе, памяти – всюду, внутри и снаружи, чувство обреченности нашего земного путешествия. В груди клубились тоска по умирающему свету и мимолетному счастью, которое мы пережили – но и мудрое удовлетворение неминуемой конечности того мрачного и мерзкого, что так отравляет нашу жизнь.

В такие минуты прозрения прошлое представляется выпуклым, как шишка от удара дубинкой по лбу, без обычной ностальгической лакировки с непременным забвением всего подлого и страшного, что случилось с нами. Нет, в такие минуты истина вторгается в твои воспоминания жестокой правдой о твоих преступлениях, чтобы следом накатила волна горячего раскаяния, успокоившись в послештормовой тишине покоя, где остаётся лишь безбрежная тишина благодарности – высшего состояния человеческой души.

Каждый раз, когда судьба отрывала меня от обжитого комфорта и переносила в дебри неизвестности, когда терял друзей и родичей и попадал в общество чужих людей, когда на новом месте погружался в пучину одиночества – тогда заползали в душу и страх, и жалость к себе, и ропот, но именно в такие дни душа росла и крепла, да в боли, в тесноте и безлюдье – мужала и готовилась к подвигу, к чему-то большему, что не может произойти в комфортном состоянии. Должно быть ангел-хранитель выдергивал меня из трясины и поднимал на более высокую орбиту. И только приходило привыкание к новым условиям, появлялись новые друзья, свежие идеи, неизведанный вкус жизни – вот тут и наступал «момент истины», обычно под утро, на рассвете нового дня – и сердце наполнялось нечаянным счастьем и благодарностью моему таинственному, незримому путеводителю, который конечно же гораздо лучше меня знал, где, как и с кем лучше мне жить и почему.

Давно уже завершен вечерний туалет, я лежу на левом боку лицом к стене и, рассматривая аляповатый рисунок на коврике, Бог весть каким образом созерцаю величественную картину тишайшего океана абсолютного покоя, в зеркальной глади которого отражаются мириады звезд и большая круглая луна. Уже погружаясь в уютный омут сна, затухающим сознанием отмечаю про себя до сих пор витающий в избе аромат земляники и еще нечто: в центре сердца затихают завершающие слова благодарственной молитвы.   Если ты умный, почему бедный?

– Именно поэтому, – ответил Володя.

– А поконкретней, – предложил я.

– Именно потому, что не только слушаю, но и слышу, – и показал пальцем на окошко.

– И что ты слышишь?

– Шум двигателя «Лексус» и шорох протекторов по щебеночному полотну.

Только что он встал, зажег старинный примус и высказал предположение, что к нам едет давешний знакомец Вадим. Я ничего не понял и задал первый вопрос, который возник в моей голове, занятой анализом последних событий. Вопрос: «Почему ты так думаешь?» Честно сказать, мне было весьма комфортно с Володей, накопилась тьма вопросов, и гости лично мне представлялись помехой. Но мой друг, который и сам очень ценил тишину, проявил вдруг энтузиазм и, как мне показалось, ожидал от гостя чего-то необычного.

Прежде чем войти в дом, Вадим с ироничной улыбкой обошел его вокруг. Когда он постучал и появился в горнице, на примусе во всю шкворчала жареная картошка с грибами. Гость, не снимая ироничной маски с гладкого лица, рассмотрел примус, поскрипел половицей и осторожно присел на табурет.

– Вас устраивает то, как вы живете?

– Конечно, – сказали мы хором.

– Вроде трезвые мужики, а живете в такой нищете.

– Обедать с нами будешь? – спросил Володя, раскладывая по тарелкам жаркое, салат из огурцов с помидорами и соленые грузди.

– Давай, – кивнул тот. – Пахнет аппетитно.

– А с чего ты взял, что мы живем в нищете? – спросил я.

– Вижу.

– Я, например, вижу, что ты сейчас одет в такую же примерно одежду из хлопка, как и мы. С аппетитом ешь то же, что и мы. Над нами не капает, ветер не продувает. Тебе что, плохо сейчас?

– Да нет, хорошо, – сказал Вадим. – Хоть насчет одежды я бы, конечно, поспорил. Разные марки, разные цены.

– Ну это ты барби своим рассказывай. Мужчинам это как-то до лампочки. Но мы не видим другого – того, что у тебя на счетах в банке.

– Это точно, – расцвел гость. – Думаю, в этом мы с вами не ровня.

– С радостью соглашусь, – сказал Володя. – Под какой процент кладешь деньги? Двадцать? Пятьдесят? Сто?

– Ну, если на круг, вместе с прибылью от бизнеса, то все сто пятьдесят, – важно пробасил богатый гость.

– Вот! – сказал Володя. – Продешевил ты, брат. Надули тебя, как матёрые жулики – наивного первоклашку.

– Че-е-его-о-о? – протянул Вадим с издёвкой. – Чтобы меня надули? Ха!

– Скажи, сколько ты потерял на дефолтах, черных вторниках и деноминации?

– Ну да, – с печалью на глазу согласился Вадим, – ну потерял. Процентов семьдесят.

– А наши с Андреем активы находятся в таком месте, где проценты исчисляются в тысячах, и никто никогда ничего не теряет.

– Это где такой банк? – загорелся бизнесмен.

– В Царствии Небесном.

– Шутишь?..

– Наоборот. Предельно серьёзен. Вот вчера мы с Андреем дали милостыню в церковную казну и бедствующим прихожанкам. Для иного человека это может послужить путевкой в рай, где ему обеспечены и прекрасное жилье, и пропитание, и блаженство. Мы с моим другом, – он кивнул в мою сторону, – строим на Небесах такой дворец, что если бы ты увидел его, всё бы отдал за махонькую комнатку в нём. Всё!