Со своей стороны, капитан Караманлис хотел узнать побольше об Ари Малидисе, но кое-какие события заставили его отказаться от этого предприятия: досье, которое он запрашивал, попавшее к нему слишком поздно по бюрократическим причинам и из-за того что Департамент античных ценностей не испытывал особой охоты сотрудничать, скорее усилило его подозрения, нежели стало источником информации. Кроме того, слова адмирала Богданоса сильно подействовали на него и остались в его сознании как постоянная, мрачная угроза, а тяжелая работа по нормализации обстановки надолго отвлекла его от осуществления намерений насчет Ари: ему пришлось заниматься изматывающими проверками, долгими допросами, обысками, арестами.

Ему пришлось также съездить в Патры и Салоники, проводить там аресты и выдвигать обвинения против многочисленных преподавателей, заявивших о своей солидарности со студентами во время волнений в Политехническом, и против представителей подпольных профсоюзов, примкнувших к студенческому движению для организации мятежной забастовки.

В ходе проводимых операций ему мало что удалось узнать — только те факты, которые и так находились у всех на виду, а именно — несогласие восставших с правительством. Однако он не допускал ни малейшего сомнения в том, что его убеждения были ошибочными или предвзятыми. Он испытывал непоколебимую уверенность — существовал некий мозговой центр, организовавший заговор, и только превратностями судьбы можно объяснить тот факт, что в его сети попадает лишь мелкая рыбешка.

Иногда поздно вечером он засиживался в своем кабинете с бутербродом и стаканом пива и чертил на листе бумаги цепочку взаимоотношений, связывавших между собой людей, в свое время поставивших перед ним массу вопросов: Норман Шилдс, знавший о золотом сосуде, являлся сыном Джеймса Генри Шилдса, агента разведки, обеспечивавшего связь между греческими и американскими спецслужбами, и одновременно другом Клаудио Сетти, Мишеля Шарье и Элени Калудис. Он также лично знал Ари Малидиса, среди ночи привезшего умирающего человека в больницу Кифиссии.

А еще адмирал Богданос, всегда все знавший, находившийся всегда и везде, давший ему понять, что ему все известно о его безуспешном ночном рейде в подземелье музея… Кто ему сообщил? Директор Департамента античных древностей? Невероятно. Сам Шилдс? Но что может быть общего у высокопоставленного чиновника спецслужб со студентом едва за двадцать? Самое странное заключалось в отсутствии между этими людьми очевидной взаимосвязи, если не считать группу молодежи, товарищей по учебе, но все они, или почти все, имели нечто общее — удивительный золотой сосуд, который и сам он какое-то мгновение держал в руках.

Может быть, в этом и заключается связь между ними? Это и есть истинный центр тяжести? Если б ему каким-то образом удалось установить местонахождение драгоценного предмета и его значение, смысл изображенных на нем фигур… Вероятно, тогда он понял бы, что общего между всеми этими людьми. Но таинственный сосуд исчез, и не было средств найти его, и даже если бы такая возможность существовала, Караманлис чувствовал — слишком опасно пускаться на подобного рода поиски. Предупреждение Богданоса почти заставило его забыть о том, как какой-то незнакомец ударил его пониже затылка в подвале Национального музея.

Долгое время его мучило подозрение, будто Богданос мог очернить его, воспользовавшись историей с Клаудио Сетти. Ведь, по сути, не существовало никаких доказательств, что молодого человека действительно убрали — и Караманлис проклинал свою поспешность в тот день. Он дал себя облапошить, словно новичок. Быть может, Богданос поступил так, чтобы все время держать его на коротком поводке, под угрозой воскресить мертвого и натравить его на капитана? Но в конце концов, что такого может случиться? Всегда можно сослаться на свое прямодушие и на их личные вещи, на удостоверение и медальон, которые он показал прокурору. Когда он уже почти думать забыл о произошедшем, поскольку история не получила продолжения, почтальон вручил ему конверт, где лежала фотография: тело Клаудио Сетти на столе в морге. Если б речь шла о другом человеке, он отдал бы снимок в фотолабораторию криминальной полиции, но в данном случае предпочел рассчитывать только на себя самого. Караманлис сжег конверт и больше о нем не думал.

С течением времени ситуация постепенно нормализовалась, жизнь снова вошла в привычный ритм, а Главное управление полиции опять занялось ворами, контрабандистами и мошенниками. Оппозиционеры сидели в тюрьме, размышляя над собственной глупостью.

Ему следовало бы успокоиться, обрести мир в душе, но вместо этого он был напряжен и нервничал. Даже дома, где ему всегда советовали оставлять за дверью неприятности и тревоги работы, он стал раздражительным и грубым. Жена постоянно повторяла:

— Да что с тобой?

Иногда, когда он возвращался из управления пешком, чтобы прогуляться, у него возникало ощущение, будто его преследуют, — он словно бы краем глаза улавливал какую-то тень, растворявшуюся в воздухе, едва только поворачивал голову. Преследовать его?! Но ведь это он — сыщик, способный неделями, месяцами загонять дичь: должно быть, он действительно устал.

Однажды он снял трубку и позвонил приятелю в министерство обороны:

— Есть ли в составе морского флота офицер по фамилии Богданос?