Норман покачал головой и вознамерился встать.

— Имейте в виду, я не шучу, Шилдс. Вы ведь знаете — я не шучу. Даже если вам удастся доказать свою невиновность, это будет стоить вам по крайней мере нескольких месяцев задержания. Вам придется пережить допросы, процесс… Я все еще могу уничтожить вас…

Норман покачал головой.

— Погодите, я вовсе не хочу навлекать на вас неприятности, мне только нужно узнать, кто это развлекается, истребляя моих людей — Руссоса, Карагеоргиса, а также вашего отца, Шилдс… Также и вашего отца!

Норман внезапно почувствовал, как силы покидают его: значит, его подозрения подтвердились. Он откинулся на спинку стула.

— При чем здесь мой отец? — спросил он, опустив голову.

— Ваш отец осуществлял связь между американскими секретными службами и нашей политической полицией во время восстания в Политехническом… Он умер по той же самой причине, по какой еще один мой агент, Василиос Влассос, чуть не распрощался с жизнью.

Норман поднял голову, лицо его казалось усталым.

— Что с ним произошло?

— Влассоса всего изрешетили, наполовину кастрировали, и он чуть было не отдал концы.

— Когда это случилось, где?

— Минутку, Шилдс. Здесь я задаю вопросы.

— Послушайте, Караманлис, я очень сильно вас презираю, и видит Бог, чего мне стоит выносить ваше присутствие даже несколько минут, но я понимаю — у вас есть интересующая меня информация, а я могу отплатить вам, сообщив другую информацию. Однако имейте в виду — вы остаетесь моим врагом.

— Я не брал того сосуда.

— Все равно на вас лежит ответственность за смерть Клаудио Сетти и Элени Калудис.

Караманлис явно не поддался на провокацию.

— Мне нужны от вас только те сведения, о которых я вас спрашивал.

— Я намерен сообщить их вам, однако, в свою очередь, тоже задам вопросы.

Караманлис встал.

— Я должен вас обыскать, — сказал он, — может, на вас магнитофон.

Норман позволил себя обшарить, после чего снова сел.

— Прежде всего, — произнес он, — я хочу знать, какое именно отношение имеет мой отец к этому делу.

Караманлис молча и пристально посмотрел на него, а потом промолвил:

— Как вам будет угодно.

Они долго разговаривали, Норман время от времени прикуривал сигарету, собираясь с мыслями и сопоставляя фрагменты мозаики, постепенно складывающиеся в единый рисунок. Под конец он спросил:

— Вы видели стрелы, которыми пронзили Влассоса?

— Они у меня, — ответил Караманлис.

— Принесите их. Я сейчас вернусь.

Он вышел, отправился на площадку и достал из машины газетный сверток со стрелой, купленной им в Югославии за сорок долларов. Когда он снова оказался в кабинете, на столе перед Караманлисом лежали в ряд три стрелы, и Норман поместил рядом свою. Они оказались идентичны — особенная модель, деревянные «Истон игл» со стальными наконечниками.

В два часа ночи телефон в номере Мишеля снова зазвонил.

— Мишель Шарье. Кто говорит?

— Мишель, совершено покушение на еще одного агента Караманлиса, некоего Василиоса Влассоса, при помощи лука и стрелы, как и на моего отца…

— Ах, это ты, Норман? — произнес Мишель сонно. — Ты уверен?

— А на древке вырезана фраза: «Ты положил хлеба в холодную печь».

— Еще одна загадка… Когда ты приедешь в Афины? Норман не ответил. Когда он снова заговорил, голос его звучал неуверенно и надтреснуто.

— Мишель, — сказал он, — Мишель, мне кажется, ты прав…

— Что ты имеешь в виду?

— Клаудио… Клаудио жив… Это он всех их убивает.

Афины

28 сентября, 23.30

После этих слов Мишелю никак не удавалось заснуть: неужели действительно Клаудио совершил все эти преступления? Его старый друг оказался безжалостным мстителем? Десять лет… Неужели такое в самом деле возможно? Десять лет во мраке и молчании вынашивать лишь ненависть? Десять лет замышлять кровопролитие, носить в себе одно-единственное чудовищное желание? Разве человек способен на подобное?