Окончательный же и роковой удар в этом отношении нанес французской промышленности закон о максимуме.

Но раньше, чем говорить о последствиях закона о максимуме, нужно коснуться тех социально-политических условий, которые сделали возможным его появление на свет.

Среди этих условий, как сейчас увидим, требования, шедшие от городской бедноты и, в частности, от рабочей массы, сыграли весьма видную роль.

В ближайших двух главах и будет рассказано сначала, как после отдельных, разрозненных проявлений рабочего движения целью стремлений стал закон о максимуме и как затем этот закон в действительности привел к результатам, прямо противоположным тем, какие рабочими ожидались.

Как уже замечено в предисловии к этой части работы, до 1791 г., точнее, до конца 1791 г., кроме Парижа, проявлений рабочего движения почти нигде во Франции не наблюдается.

Теперь, приступая в этой главе к рассказу об эпохе 1792–1793 гг., мы увидим, что и в эти годы, когда безработица уже свирепствовала, когда обесценение ассигнаций и вызванное им вздорожание припасов уже приняли грозные формы, опять-таки движение больше всего было заметно в Париже, а из провинциальных городов — в тех местах, которые могли считаться скорее торговыми, нежели промышленными центрами. После всего сказанного этот факт не нуждается в пояснениях: сотни тысяч людей, разбросанных по нормандским, пикардийским, фландрским, эльзасским деревням, по Севенским горам, по долине Сарты и работавших на руанские, амьенские, седанские, сомюрские, лангедокские мануфактуры, не в состоянии были думать о каком бы то ни было коллективном шаге, массовом выступлении и т. п. Они часто жесточайше страдали от ухудшившегося состояния промышленности, с одной стороны, от вздорожания съестных припасов, с другой стороны, но даже в форме просьб, в форме петиций очень редко удавалось им довести до сведения властей о своем бедственном положении. Здесь нужно учесть, разумеется, и то обстоятельство, что среди деревенской массы, занятой промышленным трудом, для многих этот труд являлся не главным, а подсобным промыслом, и для них лишиться этого побочного заработка все-таки было не так ужасно, как для городских рабочих. Но, во-первых, как говорят нам документы (рассмотренные в главе I настоящей части), даже в деревне — в некоторых местностях — промышленный труд был главным, а земледельческий, скорее, подсобным промыслом; а, во-вторых, население маленьких городов и городских предместий, не имевшее связи с землей и работавшее на мануфактуры промышленных центров, было лишено каких бы то ни было ресурсов, кроме этого заработка. И почти полное отсутствие каких бы то ни было коллективных действий со стороны этих людей объясняется больше всего трудностью, чисто физическими, можно сказать, препятствиями, мешавшими этой распыленной, разбросанной массе предпринять те или иные действия сообща. Ибо снова и снова — слова: промышленный центр в старой Франции обозначают город, где находятся мануфактуры, раздающие заказы в окрестные города и деревни, а иногда и в далекие местности и затем рассылающие товар по Франции, по колониям, иногда и по Европе.

Присмотримся к тем редким случаям, когда провинциальные рабочие находили все же возможным, невзирая на все естественные, так сказать, препятствия, предпринять те или иные коллективные шаги.

Насколько можно по редким свидетельствам судить, главным образом в эти первые годы усилия рабочих были направлены к тому, чтобы, насколько возможно, предупредить безработицу. Борьба с иностранной конкуренцией, которая была не под силу их хозяевам, ожесточала их весьма сильно. Вражда к англичанам владела не только промышленниками, но и рабочими, и, например, в Аббевиле, городе, где шерстяная промышленность была главенствующей и где поэтому английская конкуренция особенно жестоко отозвалась на рабочих, дело дошло до того, что рабочие сожгли большой груз товаров, который они (ошибочно) приняли за английский. Случилось это весной 1790 г. [1] .

Там, где дело шло о ввозе уже готовых заграничных товаров для продажи во Франции, интересы хозяев и интересы рабочих совпадали: сокращение производства означало усиление безработицы.

Но, как уже рассказано в предшествовавшем изложении, были случаи, когда хозяева обращались к иностранным рабочим с заказами, когда, следовательно, часть заработной платы уходила из Пикардии в Саксонию, из Лангедока в Швейцарию, из Седана в Люксембург. Против этого-то зависящего, как полагали рабочие, всецело от воли предпринимателей искусственного усиления безработицы и протестовали рабочие. Из всех районов, где практиковалась подобная отдача части работы за границу, до нас дошли только известия, касающиеся именно седанского округа. Произошло ли это потому, что в седанском округе (как уже замечено в главе о формах промышленной деятельности) наблюдалась несколько большая концентрация рабочих в городе и предместьях (Седана), нежели, например, в Пикардии или Фландрии, или Лангедоке, где рабочие были рассеяны по громадному пространству, или просто исчезли другие документы такого же порядка, но только относительно населения, работающего на седанские мануфактуры, можно сказать утвердительно, что оно пыталось бороться с указанным явлением и бороться путем коллективных петиций в Национальное учредительное собрание.

Положение рабочих, работавших на суконных мануфактурах в Седане и седанском округе, стало в высшей степени критическим: спрос, как сказано, быстро падал, мануфактуры останавливались, — происходило ли это в самом деле главным образом от английской конкуренции, от последствий торгового договора 1786 г., как единодушно жаловались фабриканты шерстяных материй, или еще от других причин, но из одной тысячи станков, которые были в полном ходу в Седане и его окрестностях еще в 1786 г., в 1788 г. оставалось едва 400 штук, так что 9 тысяч рабочих, работавших на остановленных 600 станках, остались без куска хлеба [2] . Правительство отпустило 10 тысяч ливров, но, конечно, при такой массе безработных эта помощь была каплей в море. Между тем и инспектор торговли в Седане, и фабриканты больше всего страшились, как бы контингент обученных рабочих не растаял во время голодовки и безработицы. «Наши рабочие убегают и уносят в другие места свои таланты и свое уменье», — такова единственная подчеркнутая писавшим фраза во всей большой рукописи доклада инспектора торговли интенданту [3] , где самыми мрачными красками рисуется состояние седанской промышленности. Фабриканты в своем (уже цитированном выше) докладе генеральному контролеру в 1788 г. тоже настаивают, что это выселение рабочих есть трудно поправимое зло [4] . Они так серьезно были обеспокоены этим явлением, что, несмотря на тяжелые времена, не довольствуются мольбами за рабочих перед правительством, но сами устраивают складчину, настолько значительную, что они могли содержать некоторое время часть нуждающихся (3,5 тысячи человек из 9 тысяч безработных). Синдики седанских суконщиков также указывают правительству на опасность, что рабочие уйдут за границу и их уменье обратится во вред французской промышленности [5] .

Но, дорожа ткачами, они не желали пользоваться услугами местных прях и прядильщиков.

По прочно установившемуся обычаю фабриканты сукон отдавали в пограничные земли, особенно в Люксембург, ту часть работы, которая заключалась в изготовлении из шерсти пряжи, требовавшей особого уменья, и поступали они так потому, что заработная плата в этих местностях по ту сторону границы была ниже, нежели по сю сторону [6] . Пока суконное производство процветало, этот порядок вещей не возбуждал никаких неудовольствий: ведь документы нам говорят, что тогда прямо не хватало рабочих рук и фабрикантам приходилось чуть не перебивать друг у друга («se disputer») рабочих.

Но когда наступили тяжелые времена и производство пришлось очень сильно сократить, то седанские фабриканты поставили пред собой двоякую цель: с одной стороны, сохранить совершенно необходимый минимум обученных французских рабочих, даже если бы некоторое время пришлось поддерживать их чисто благотворительным путем, подвергая себя специальному обложению для этой цели [7] , а с другой стороны, ни в коем случае не отказываться от дешевого труда пограничных соседей (особенно жителей Люксембурга). Тогда французские рабочие, выброшенные на улицу вследствие сокращения производства, стали роптать и в 1790 г. подали в Учредительное собрание петицию, в которой умоляли запретить фабрикантам отдавать работу за границу [8] . Жалуются именно те полурабочие, полукрестьяне сельских округов, которых неурожай поставил в особенно тяжелое положение. Они указывают на то, что три четверти работы сдается теперь за границу седанскими фабрикантами и что еженедельно туда же идет в виде заработной платы 12–15 тысяч франков. С характерной и уже отмеченной нами в другом месте наивной хитростью, присущей петициям рабочих в это время, просители стремятся указать на вред, проистекающий для государственных финансов от такого отлива денег из Франции за границу [9] . Дальнейшее движение дела в высшей степени любопытно. Сначала комитет торговли Учредительного собрания (куда была переслана эта петиция) отнесся сочувственно к петиционерам и ответил им, что вскоре положение изменится (вследствие того, что будут взиматься пошлины на ввозимую и вывозимую шерсть, тогда как до той поры шерсть, отдаваемая седанскими фабрикантами для обработки за границу и оттуда ими получаемая, была избавлена от всякого обложения).

Дело окончилось вовсе не этим. Седанские мануфактуристы отнюдь не желали лишаться дешевого заграничного труда и пустили в ход все пружины, чтобы добиться от Учредительного собрания сохранения прежнего порядка вещей. Средств для этого у них, конечно, было больше, чем у рабочих, которые только тем и ограничились, что послали в Париж серый лист бумаги с нескладно и неграмотно изложенной петицией, написанной неразборчивыми каракулями. Промышленники заставили и седанский муниципалитет [10] , и директорию департамента [11] возбудить пред Учредительным собранием надлежащее ходатайство. Речь шла о том, чтобы избавить как сырье, переходящее через границу для обработки, от вывозной пошлины, так и (частично) обработанную шерстяную материю от ввозной пошлины, ибо, конечно, если бы существовавший тариф был применяем в данном случае, то этот обычай отдавать в немецкие деревни сырье из Седана не продержался бы и одного дня. До революции власти делали для этого случая исключение из общего правила. Седанский генеральный совет указывал в своем ходатайстве, что, если не сохранить эту льготу и на будущее время, суконные фабрики погибнут в скором времени. Фабриканты сукон сами якобы только по необходимости прибегают к отдаче части работы за границу: во-первых, французских прядильщиков слишком мало в этой местности; во-вторых, плата дешевле, а происходит это потому, что немецкие крестьяне живут в лучшем климате и поэтому могут существовать и помимо заработной платы. Конечно, первый мотив несостоятелен уже потому, что именно окрестное население и жаловалось на голод и безработицу и на то, что фабриканты дают работу иностранцам; второй мотив неясен, ибо «климат» пограничных местностей, лежащих у самого рубежа, был совершенно одинаков. Но у муниципальных властей есть в запасе третий аргумент, и самый существенный: если собрание не смилуется, то суконные мануфактуры закроются, и «12–15 тысяч» французских ткачей останутся на улице. Нужно по-прежнему позволить фабрикантам давать прясть шерсть иностранцам, чтобы дальнейшие работы по превращению этой пряжи в сукно продолжали кормить французских ткачей в Седане и окружающей местности [12] .