— А мне-то зачем?

— Чудак. Теперь ты не имеешь права ошибаться в выборе подруги жизни. В науку идешь!

Гуляев неисправим.

Демкин тоже пытается иронизировать, но как-то грустно.

— Демкин, пошли в спортзал.

— Как же я теперь на тебя руку подыму? А побить страсть охота!

Жигарев смотрит на меня с любопытством. Вертит козью ножку, закуривает, ухмыляется в рыжие усы:

— Все тебе нужно! И первое место и наука! А на ребят ты не серчай. Кто завидует, а кому просто жаль такого мужика отпускать. Когда уж кончится она, чертова нехватка рабочей силы?! В капиталистических странах безработица. А у нас, куда ни кинь, людей не хватает. Не только на периферии, но и в больших городах. Идешь по улице — сплошь объявления: требуются машинистки, бухгалтеры, токари, слесари, инженеры. Или, например, каландристы. Что за профессия?

— В банно-прачечный комбинат.

— Это не по нашему профилю. А впрочем, они и тут, наверное, нужны: вот прачечная у нас плохо работает!

— Не пойти ли в каландристы? — шучу я.

— Завидую, парень, твоей широте: хоть под воду, хоть на мороз, хоть в науку. Весело живешь. А я вот к одному делу прилип. Может, это ограниченность? Но люблю это дело! И никакими соблазнами меня не собьешь. Не умею разбрасываться. Каландрист!.. Красиво. Вроде кавалерист.

Одна Леночка в восторге. Ее глаза горят радостью молодости: жизнь удивительна!..

— Ты напишешь, да? Только сразу. Или телеграмму.

— Зачем переводить бумагу? Собирай манатки — и айда в Москву! Если тут не хочешь, там распишемся. Я ведь действительно люблю тебя. Неужели ты не веришь? Хочешь, поклянусь, как в тех романах, которые читает Шибанов? Я ведь в самом деле не могу без тебя! Я тебя люблю, понимаешь? Просто мне не нравится само слово: люб-лю, хлюп-хлюп. Мне кажется, не обязательно обозначать чувства словами. Я не знаю, как без тебя начинать день. Вот живу от одной встречи до другой. Почему ты не хочешь ехать?

— Нет, Володя. Я не поеду. Но ты обещай писать. Я ведь буду ждать.

— А отчего у тебя слезы?

— Разве слезы? От солнца, наверное. Все время сижу в лаборатории…

Мы снова стоим у обрыва. Жар ее пересохшего рта. Сплошное сияние и на реке, и там, дальше, сияние во все небо. Этот слепящий белый свет, а под ним угадывается движение в сугробах, неприметное движение на реке, которая готова треснуть, как яичная скорлупа, и дать ход синим льдинам, или, как говорят у нас на Баскунчаке, крыгам. Кое-где виднеются пятачки черной земли. По снегу прыгают синицы, в ивняковых зарослях поют желтогрудые овсянки — будто роняют звонкие капли.

— В этом году весна особенная… — говорит Леночка. — Еще не было такой…

Весна, весна… Скоро она придет, с шуршащей, бурлящей водой, с жизнерадостными мятежами дроздов над деревьями, с острым запахом прели и гнили, с чавкающей алчно грязью, с набухшим зерном в ворчащей утробе земли. Да она уже вошла в нашу монтажную зону — радостным дрожанием веток, потоками белого солнечного света, веснушками, проступившими на носу у Леночки.

— Пойдем завтра в клуб, — говорит Леночка. — В кино или на танцы. Я так люблю танцевать!

— Во-первых, я не танцую. Во-вторых, завтра партийное собрание. И не просто, а отчетно-выборное. Должна бы знать, хоть ты еще и комсомолка.

— Почему отчетно-выборное собрание весной? Обычно бывает осенью.

— Партийная организация за последнее время очень выросла, и решено создать партком. Событие немаловажное.

— Расскажи, как ты вступал в партию.

— На флоте это было. Герой Советского Союза Иванский рекомендацию дал.

— Герой Советского Союза — и дал тебе рекомендацию?! Расскажи.

И я рассказываю.

…Получена радиограмма из штаба: во время учебного похода подводная лодка потерпела аварию.

Меня и мичмана Оболенцева вызывает капитан второго ранга Иванский, объясняет обстановку.

— А кто-нибудь спускался на такие глубины в мягком скафандре? — спрашиваю я.

— В водолазной практике подобных случаев не было, — твердо говорит Иванский.

Оба, и мичман и капитан второго ранга, почему-то поглядывают на меня. Сейчас Иванский скомандует: «Водолаз, на трап!» Холодею при одной мысли об этом. Но не скажешь же Герою Советского Союза: боюсь, дрожу за свою жизнь. Ведь там, в отсеках, задыхаются люди.

— Разрешите мне идти на грунт? — вдруг говорит мичман.

Чувствую, как вспыхивают щеки. Такого поворота не ожидал…

Капитан второго ранга Иванский, собственной рукой написавший инструкцию о пределе использования мягкого снаряжения, даже не пытается отговорить своего старого друга.

— Разрешаю!

— А не опасно? — подаю я голос.

Иванский щурится:

— Очень даже. Что вы предлагаете?

И тут, не узнавая собственного голоса, я говорю: