Шрифт:
— Если все будет хорошо, дня через три.
Самые тяжелые три дня. Почему не приходит Лена? Почему никто не приходит? Или врач в самом деле запретила пускать ко мне? Ворочаюсь на жесткой койке. На такую постель нужно укладывать покойников, которым все равно.
— Доктор, нельзя ли выписать меня сегодня?
— Нельзя. Вы еще больны. Может быть токсическая пневмония.
— Я чувствую, мне чего-то недостает… Сколько себя помню, в моей жизни все не так, как у людей. Я кривое полено. Приглашайте гробовщика или отпустите, доктор! У меня невесту уводят, а я тут валяюсь.
Ее лицо смягчается.
— Про невесту это правда?
— Если бы я шутил!
— Хорошо, я вас выпишу. Лежите дома. Пилюли принимайте через каждые два часа.
Я на свободе! Иду, пошатываясь от свежего воздуха. В общежитие вовсе не хочется. Дышать, дышать… Как жаль, что нет ветра.
…Мы стоим с Леной у нашего обрыва. Она уткнулась лицом в мою грудь.
— Да меня просто не пускали к тебе! Кто не пускал? Врачи. Юлия Александровна потребовала, чтобы больного не беспокоили…
Коварство и любовь. Не спрашиваю про Харламова. Мы вместе — и больше ничего не нужно.
— Спустимся к реке.
— Спустимся.
И мы скатываемся вниз.
На реке переплетенные следы.
— Волчьи? — допытывается Леночка.
— Волчьи! Разве не видишь? Эх ты, следопытица! Обыкновенная собака из поселка.
— Ты охотник, правда?
— Правда.
— Расскажи что-нибудь про зверей.
— Вместо сказки? О волчицах. Волчица заманивает глупых псов и увлекает их туда, где ждет, щелкая зубами, голодная стая. Волчица бежит по полю, а за ней, потеряв голову, мчится влюбленный пес. Потом она вдруг оборачивается и без звука хватает своего преследователя мертвой хваткой за горло. И сразу же появляется стая. Визг, хруст костей и все остальное.
— Какой ужас!
— Не теряй, дурак, голову.
— Это как, с аллегорией?
— Без всяких аллегорий. Хочешь про гепарда? Самый быстрый зверь. Сто метров в пять секунд. Величиной с леопарда, а мурлыкает, как домашняя кошка. Про райскую птицу хочешь? Когда ее впервые открыли на Новой Гвинее, орнитологи думали, что она в самом деле райская птица — слишком уж красивая для земной. Но однажды птица, чем-то напуганная или рассерженная, разразилась громким злобным криком, напоминающим карканье. И тогда орнитологи поняли, что ее прекрасное оперение — обман, что в действительности эта птица лишь разновидность вороны.
— Ты чем-то встревожен? Скажи: если бы мы жили вместе и вместе бы состарились, разве мы перестали бы любить друг друга?
— Не знаю, Леночка, а врать не хочу. Я ведь не умею приспосабливаться даже к самому любимому человеку. А иногда мне вообще кажется, что люди любят то, что теряют… Давай поженимся, Леночка!
Она замирает, поднимает на меня сияющие глаза. Потом вдруг как-то сжимается вся и отрицательно качает головой:
— Нет.
— Почему? Ты говорила, что любишь.
— Я люблю тебя, Володя. Одного тебя. Но ты меня не любишь. Вот когда полюбишь…
— Лена!..
— Нет…
15
В контору, в свой кабинет, вызывает меня Лихачев.
— Садись, морячок. Хочу вот с тобой посоветоваться… Ты хорошо знаком с холодной сваркой?
— Прилично. Я ведь еще на флоте алюминий с медью сваривал. Да и здесь, на стройке, приходилось кое-где вести холодную сварку.
— Прекрасно, — говорит он и потирает руки. — Дело в том, что в том самом НИИ, где теперь обосновался наш Харламов, требуется младший научный сотрудник в лабораторию холодной сварки пластических металлов. Кумекаешь?
Я несколько растерян.
— Так точно. Кумекаю. Правда, не совсем.
— Так вот. Харламов рекомендовал тебя! Нам прислали запрос. Советую: если возьмут — поезжай. Жаль отпускать, но не отпустить грешно. Научный сотрудник, исследовательская работа…
Моя биография изобилует зигзагами. Но такого еще не бывало — чтобы мой заклятый соперник рекомендовал меня… И куда? — в научные сотрудники!.. Мечта, вершина… Ну, Харламыч, ждал от тебя чего угодно, только не этого… Почему он назвал именно меня?..
— Так что жди вызова! — говорит Лихачев и отпускает меня.
А я все не могу совладать с душевным смятением. Ведь расстались-то мы с Харламовым не очень дружески…
Правда, проводили его с помпой. Собрали всех в клубе. Говорили напутственные речи. Мне пришлось выступать как испытателю прибора. Как я расхваливал полуавтомат Харламова и его самого! А он все дергал галстук, а на щеке прыгал нервный живчик. Он ненавидел меня, но торжественность минуты требовала выдержки.