— После смены я хожу в спортивную секцию, нельзя прерывать тренировки.

Юлия Александровна пожимает плечами:

— Это — распоряжение Лихачева. Харламов сам назвал вашу фамилию, Лихачев подтвердил. Вам доверяют, доверяют вашей опытности. Лихачев просит…

Знаю: начальство просит — значит, дважды приказывает. Я зол и на Харламова, и на Лихачева, а больше всего на самого себя. Стоеросовая дубина! Сколько раз обещал себе не совать нос в чужие дела! Кто меня тянул за язык в кабинете Коростылева?! Солидарность, солидарность… Вот и морозь нос и щеки, кретин, вместо того чтобы отлеживаться на диэлектрическом коврике в теплом помещении.

— Ты прославишь себя навеки, — говорит Шибанов и смеется. Он умеет смеяться с надрывом, заразительно.

Скурлатова серьезна, но про себя-то она, конечно, хохочет: удалось-таки подложить мне свинью!

— В помощники возьму Демкина.

— Бери кого хочешь, — поспешно говорит Чулков. — Важны объективные данные. Контролировать будет Марчукова.

И Леночку на мороз!

— А сколько презренного металла?

— Двести пятьдесят рублей каждому, — торжественно объявляет Шибанов, будто подарок вручает.

— Всего? Не густо.

— Не все измеряется деньгами. Сознательность должна быть, товарищеская выручка.

— А если я все-таки откажусь?

— Не откажешься! Мы тебя знаем, — ухмыляется Шибанов. — Ты сознательный. Драл глотку в кабинете Коростылева, а теперь — в кусты? Мы уже и приказ подписали. С богом, с богом… Чулков, сколько там сегодня мороз?

— Тридцать. Самый раз для испытаний. Только бы продержался недельки две.

— Продержится. Жаль, ветра нет.

Молча беру оба аппарата и ухожу, кипя, как сало на раскаленной сковороде.

Кривое полено — вот кто я такой. Другие лежат в поленнице тихо, мирно, как и положено нормальным дровам, а я все перекатываюсь с места на место, гремлю, нарушаю добрый порядок. Вот именно: драл глотку. Метко схвачено. Интересно: существует ли телепатия, икается ли сейчас Харламову?

Захожу в лабораторию. Громко каплет вода из крана. Капли звонкие: кап… кап… кап…

— Это что у тебя? — спрашивает Леночка.

— «Х-один». Аппарат Харламова. Изобретатель с мировым именем. Читала в газете? На лауреата двигают.

— Ну уж!

— Я взялся испытывать. Нужно же помочь талантливому человеку. Говорят, его в Антарктику хотят послать?

— В Антарктику?

— Ну да, испытания должны быть всесторонними. Мороз, тайфуны, айсберги.

Наблюдаю за лицом Леночки. Оно спокойно. Ее словно бы и не касается, что Харламов выбивается в крупные изобретатели.

Она кладет мне руки на плечи:

— Соскучилась до смерти…

Вижу ее полуоткрытые губы, и она мне кажется сейчас самым близким существом на свете. Были какие-то слова, но что слова, если ощущение близости идет вовсе не от слов, а от чего-то другого!..

— Мы с тобой сегодня идем на танцы.

— Спина болит.

— Ха-ха-ха, так тебе и поверила. Что-то ты на столетнего деда не похож. Да брось эти противные ящики! Слушай, а когда у тебя отпуск?

— Когда дадут.

— А куда поедешь?

— Еще не думал. На Баскунчак, наверное. У меня там мать, сестра.

— Мы поедем с тобой на байдарке. Через всю Волгу, в Астраханскую пойму. Ты не сомневайся: я веслами «щук не ловлю». Эй, на фалах!.. На румбе десять градусов! Положить марсели на стеньгу! Гив вай фор энд эфт!

— Ну и ну! Даже я, прослужив три года на флоте, не знаю всей этой премудрости.

— А еще моряк! Решено: идем на байдарке!

Эта девчонка, над которой всего несколько дней назад я добродушно подсмеивался, уже чувствует свою власть надо мной, уже командует!

— Ребята бывали в Астраханской пойме. Рай для туристов! Возьмем палатку, спальные мешки, удочки. Готовить я умею. Вот увидишь, как все здорово будет. Ты только вообрази: ночь, степь, Волга, меж звезд летят махаоны, и мы с тобой вдвоем на всем свете… Я уже понемножку откладываю деньги на байдарку.

— Фантазерка. Никаких махаонов. А как у тебя с учебой?

— Нормально. Сдам сессию до отпуска. А вообще-то я мечтаю перейти на дневной. Хотелось бы заняться математикой всерьез.