Петров Александр
Шрифт:
— Доброе утро, Амалия Христофоровна!
— Ага! Ты че, Лиза, на утреннюю дойку?
— Как всегда.
— А мы, слышь, свою кормилицу-то на «Мерседес» обменяли. Уж такая ладная коровушка была — ну чистая голубица! — Соседка шмыгнула широким угреватым носом, полные бордовые губы изогнулись в страдальческой гримасе. Справившись с приступом чувствительности, она вздернула к потолочному треснутому светильнику мясистый подбородок.
— Зато теперь до рынка за десять минут доезжаем!
— Да я за столько же дохожу.
— Так мы ж доезжаем!
— А! Ну да...
Кабина лифта снова дернулась, и вошел, вернее, прокрался, авиатор Моня Пирпирдонин. Несмотря на такую героическую профессию, Моня слыл застенчивым и трусоватым мужичком. Особенно он боялся женщин. И больше всех Амалию Христофоровну. Только Лиза относилась к нему по-человечески. Поэтому Моня сразу спрятался от грозной соседки за округлое Лизино плечико.
— И чего от тебя все время воняет? — Амалия возмущенно сдавила пальцами чувствительные ноздри.
— Так, баки из-под туалета в лайнерах меняю, — глянул испуганно Моня из-за ситцевого плеча.
— А что, другой работы не можешь найти?
— Да что вы? Я ж умру без авиации!
— Ты хоть мойся чаще, вонючка!
— Я и так ползарплаты на мыло да шампуни трачу. Бесполезно. Это у меня профессиональное!
— Это не Моня виноват, Амалия Христофоровна, а пассажиры. Это от их же отходов такое... А мыть и чистить — дело благородное.
— Лиз... я это... зайду вечерком? А? — Моня только что хвостом не вилял по причине его отсутствия.
— Заходи, чего там. Только позвони.
Ну вот они и вышли из пахучей кабины на свежий воздух.
А здесь!.. Солнце с пурпурно-синих небесных покровов сыпало и сыпало золотистые слепящие лучи. Птицы пели на все голоса. Козы туповато блеяли, коровы требовательно мычали, петухи призывно кукарекали, куры озабоченно кудахтали. Машины разноголосо гудели и завывали противоугонными сиренами. С соседней улицы раздавались редкие сухие щелчки вялой перестрелки. Где-то далеко раздался взрыв, судя по плотности докатившейся звуковой волны — фугас. Жизнь кипела!
Лиза завернула за угол и скрипнула прыгающей сетчатой дверцей калитки. Под ноги прыгнул и юлой завертелся вокруг волкодав Терминатор — дочкин любимец. «Приготовь нос, собачка, скоро Ниночка выйдет тебя чмокать!» Из ее недавно аккуратно покрашенного суриком сарая пахнуло жарко-ядреным навозным духом. Из темноты сверкнул ярко-синий коровий глаз, по деревянному настилу тяжело заухали копыта. «Заждалась, Синеглазка, красавица моя, хорошая моя, кормилица... ни за что тебя, ни на какие железки не променяю».
Когда Лиза с подойником, наполненным пенистым молоком, вышла из сараюшки, с балкона тринадцатого этажа раздался трескучий баритон билетерши:
— Лизанька, милочка, а ты мою Клеопатру не подоишь?
— Конечно, Милица Андромедовна, с удовольствием.
— Амфора в бельэтаже на втором ряду.
— Знаю, знаю.
— Ты уж постарайся, милочка, а контрамарку-то я для тебя все-таки вырву.
— Да чего там, не горит.
Вот захлопал именным пистолетом «Стечкин» пастух — генерал Растреллин. Коровы, козы, овцы дружно и привычно потянулись на выпас в центральный парк культуры имени товарища Ирода.
Наконец-то, скотинка накормлена-напоена, можно и детишек будить. Наверх лифт поднимает уже без остановок. Только на тринадцатом этаже она из рук в руки передала Милице Андромедовне ведро с молоком. За спиной билетерши молча дрались теннисными ракетками супруги Рододендроновы
— Ребята, может, хватит? — Лиза погрозила драчунам пальчиком.
— Да мы... ничего, Лизанька, мы так — зарядку делаем. Просто увлеклись слегка.
Из щели между дверцами кабины в палец толщиной задувало с каждого этажа по-своему: с пятнадцатого — тушеной с томатной пастой капустой, с девятнадцатого — пережаренным кофе, с двадцать второго — медовой бражкой, с двадцать седьмого — ружейным маслом.
В ее квартирке благоухало омлетом, плюшками и кошачьими подписями. Эти запахи она любила. Из детской раздавались звонкие голоса:
— Не трожь Мушку, ей больно!
— Не мешай, глупая, я ее дрессирую, как Куклачев.
— У нее от твоей дрессировки голова отвалится!
— А чего она не хочет кувыркаться?
— Эй, дрессировщики! — вмешалась мать. — Прекратите мучить бедную кошечку.
Мушка вырвалась от Павлика и с жалобным мяуканьем прыгнула на руки своей спасительницы.