Полагалась ему ныне шестёрка лошадей, но для быстрой езды хватало и свежей тройки. Быстро неслась упряжка, потрясывало архиерейскую карету на ухабах и колдобинах, но всё же тракт между двумя столицами содержался хорошо. Ямщик негромко напевал что-то печальное. За окном поля сменялись тёмными лесами. В деревнях и сёлах вдоль дороги склоняли головы мужики, бабы и ребятишки за благословением, и владыко откладывал бумаги, чтобы осенить крестным знамением этих рабов Христовых. Останавливались редко, только чтобы сменить лошадей и умыться. Дроздов с детских лет не терпел нечистоты, дорожные пыль и грязь его раздражали.

В пути думалось легко и о многом. Владыка Филарет не раз вспоминал шутливые слова государя о пользе езды по русским дорогам. Впервые он увидел Александра Павловича рядом с собою при освящении домовой церкви князя Голицына в 1812 году. Тогда это было немалым потрясением, нынче казалось обычным для сына коломенского попа. В государе он узнал самого сложного из известных ему людей, человека скрытного и таящего в себе внутреннее беспокойство. Тянуло помочь Александру Павловичу в обретении душевного мира, но любезнейший и приятнейший в общении государь оградил себя тонкою, но прочною оградою, переступить которую не позволял никому. Да и лучше подалее держаться от властей земных, пока не призовут, как повторял владыка Платон.

Его главное дело — молитва и богомыслие. Означает ли это возможность сложить руки и ожидать своего спасения? Совсем нет! Филарет был далёк от лености и покоя, но в деятельности своей он предавался Богу. Он вполне сознавал значение отпущенного ему Всевышним таланта, но сильною волею подчинял талант Господней воле, видя себя деятельным орудием Божиим. Неспешно совершается великий жизненный оборот, в коем ценою земного, тленного и подчас ничтожного приобретается небесное и нетленное, только бы всякий на своём месте исполнял долг свой. А нынешнее место было как раз по Филарету!..

Влетавший в окно ветерок шевелил листы на коленях, и сами собою складывались решения, которые он кратко помечал в углу бумаги. Тверская консистория взяла себе право назначения священников на места, а у него лишь просила утверждения её решений. Непорядок! Не имеет такого права епархиальная консистория и следует поставить её на должное место!..

Друг Евгений в прошлом году стал епископом курским и белгородским, Григорий Пономарёв служил в провинции, в условиях трудных для его прямодушной натуры, письма от него были тревожны. Стеснённые житейские и служебные обстоятельства порождали смятение и тревогу, за разрешением которых он обращался к Филарету. А чем успокоить иерея, и без тебя знающего тайны жизни?

«Брат мой о Господе! — ложились на бумагу неровные от тряской дороги строчки. — Поручайте себя Ему всем сердцем со всеми своими заботами... Не излишне ли будет, если я скажу ещё нечто? Иные от скуки берут книгу и, погружаясь в её предмет, забывают всё прочее. Если такую силу имеет слово человеческое, — то какую слово Божие?..»

Князь Голицын, справедливо считая себя благодетелем Дроздова, позволял себе подчас слишком много. Потребовал, чтобы Филарет произнёс надгробное слово над привезённым из Парижа прахом князя Александра Куракина, известного лишь тем, что оставил по себе семьдесят душ незаконно прижитых детей. Впрочем, отказ был воспринят с пониманием. А то прислал в Тверь со специальным курьером два десятка экземпляров мистической книги, приказав разослать их по епархии. Филарет заплатил за книги, но от рассылки их отказался, написав князю, что как православный человек иначе поступить не мог. Голицын был недоволен, но охлаждение длилось недолго.

Большой радостью стало для владыки Филарета широкое распространение Евангелия, изданного параллельно на славянском и русском языках с его собственным предисловием «Возглашение к Христолюбивым читателям». «Цена русскому Евангелию, — писал Филарет Василию Михайловичу Попову в Петербург 9 апреля 1819 года, — пять рублей, по моему мнению, согласна с обстоятельствами и необременительна. Второе издание немедленно начать нужно и нет никакого сомнения».

Второе издание вышло в том же году также десятитысячным тиражом. Одобрительные отзывы шли отовсюду. «Польза от сего издания, — писал архиепископ Евгений Болховитинов в Святейший Синод 11 мая 1819 года, — не только простолюдинам, но и самому духовенству, наставляющему их, очевидна и несомнительна. Давно уже и нетерпеливее всех ожидание онаго ручается в успехе ещё большаго распространения слова Божия в сердцах верующих». О том же писали архиепископ казанский Амвросий, архиепископ минский Антоний, епископ дмитровский Лаврентий и епископ курский Евгений Казанцев, знавший об истинной роли друга в этом святом деде и радовавшийся за него. Он знал также, кто был составителем поступивших в учебные заведения «Чтений из четырёх Евангелистов и из книги Деяний Апольетольских»...

В Библейском обществе решили третье издание сделать без славянского текста из соображений экономии и дешевизны издания. Тут, однако, подняли голос противники русской Библии. В петербургском салоне княгини Мещёрской звучал голос возвращённого к государственной деятельности Сперанского [26] :

— Сегодня, господа, вздумалось мне во время обыкновенного моего утреннего чтения вместо греческого взять Евангелие в новом русском переводе. Какая разность, какая слабость в сравнении со славянским!.. Может быть, тут действует привычка, но мне кажется — всё не так и не на своём месте! Вроде бы одно и то же, но нет ни той силы, ни того услаждения духовного. Никогда русский простонародный язык не сравнится с славянским ни точностию, ни выразительностию форм!..

Страстный защитник славянского текста адмирал Шишков был более решителен и написал записку государю: «Библейское общество и поспешно и дурно перевело Новый Завет, и сие не удивительно, ибо перевод сих книг священных, который прежде со страхом и трепетом совершали мужи святые и вдохновенные Кирилл и Мефодий, был брошен нескольким студентам академии с приказанием от ректора сделать оный как можно скорее...»

Александр Павлович оказался в затруднении, не желая ни противоречить Аракчееву, стоявшему за Шишковым, ни Голицыну с Филаретом, чью правоту он принимал. Рассудил просто: 3 июля 1819 года государь высочайше соизволил распорядиться, чтобы «издание сие всегда было со славянским текстом».