– Видел бы ты сейчас себя, - Ставр с тоской смотрел на тщедушного и унылого лешего.
– Невозможно на тебя такого смотреть. Ты и на лешего нисколько не похож. Что с тобой делать?!

Хрол молчал. Он был уверен, что надо ему сейчас, для лечения, дать хлебнуть березового сока и выглядел бы он не хуже других. Но говорить об этом, по понятной причине, не стал.

– В Лес его сейчас пускать нельзя, ни в коем случае, - подсказал Еропка.
– Он своим ужасающим видом всю психически неустойчивую фауну распугает и образуется экологическая ниша. А нам потом нам и расхлебывать.

Хрол молчал. Он знал, что перечить сейчас никому нельзя. Особенно Еропке.

– Чего это ты так набрался?
– спросил Ставр.
– С какой такой радости?

– Я новый ковшик для воды вытесал, - теперь надо было говорить, так говорить, чтобы пожалели и поверили, что это он совершенно случайно и в последний раз.
– Хороший ковшик, беленький, красивый. Обмыть его надо было. Сами знаете, обычай такой. Как от обычая отойти?! Такое делать нельзя. Нам деды завещали обычаи соблюдать.

Это он персонально Колотею сказал, да еще и поклонился старику уважительно.

– А Филька как навалился: "Еще по одной, да еще по одной!". Он же огромадный, как матерый медведь. А здоровье у него какое! Каждый год на соленые воды плавает, говорит что лечится. Врет он все, он там ихнюю выпивку потребляет и никакой меры не знает. Ему все нипочем, он в один дых целый туес выглохтать может. А я здоровьем слабый, от работы усталый, даже в баньку к Каливару сходить некогда. Пару раз глотнул и память потерял, - Хрол жалобно всхлипнул.
– А там пошло... Теперь все, зарекаюсь, - несильно ударил он себя кулаком в плоскую грудь.
– Перед всеми вами зарок даю, а Дажьбог свидетель!
– Хрол посмотрел поверх дуба: не появился ли Дажьбог лично, чтобы засвидетельствовать его клятву. Но ни самого бога, ни знака от него не обнаружил, так что уверенно продолжил: - Больше ни капли!
– и снова осторожно ударил себя, кулаком грудь.

Вот теперь он поднял глаза. Все по-прежнему смотрели осуждающе. Ни сочувствия, ни жалости к себе он не увидел. Значит еще не все. Надо было дальше каяться.

– А что касается барсука, то я тут не при чем. Его Филька сам красил. Я только нежно держал барсука, чтобы зверь не ушибся, спасал его от боли и повреждения. И через эту свою доброту материально пострадал. Вот, - показал он полуотрванный рукав куртки.
– Почти новая была. И через Филькину неаккуратность оказался весь измазанный в краске. Некоторые звери меня вовсе сейчас не узнают. А те, которые узнают, удивляются такому моему непривычному для них виду.

– Какого барсука!?
– не удержался Бурята.
– Мы сегодня видели малинового барсука! Он не крашенный, натуральный.

– Так краска хорошая, - объяснил Хрол.
– И Филипп старался, чтобы все натурально выглядело.

Лешие молчали, смотрели осуждающе. Особенно Колотей: прищурился и посох свой покачивает, покачивает. Будто собирается Хрола огреть.

– Ну, краску я это дал, это верно. Казенную, - Хрол решил, что и в этом придется признаться.
– Не отрицаю. Так она, сколько лет стоит у меня в закутке и никому не нужна. Зачем ее на кордон привезли - непонятно. Куда я ее дену, если она малиновая? Неликвидная она. Совершенно в нашем хозяйстве ни к чему, только полезное место занимала. Все равно списывать ее надо. А Фильку вы знаете: пристал как репей. Я ему и отдал краску. Я же не знал, что он станет барсука красить.
– Хрол немного подумал и добавил: - А знал бы, так ни в жисть не отдал. Я против, чтобы барсуков в малиновый цвет красить.

Гудим тем временем незаметно положил на край бревна очки, найденные у кустов орешника и отошел в сторону.

– Так малиновый барсук это ваша работа, - покачал головой Ставр.
– Теперь понятно. А то мне все уши прожужжали, что у нас в лесу особая порода малиновых барсуков завелась. Ну, вы и даете. Сколько барсуков покрасили?

– Одного. Это же каторжная работа ночью в лесу барсуков красить. Ему это не нравиться. Он вырваться норовит, царапается и кусается. Только одного и покрасили.

– Почему в малиновый краска?
– поинтересовался Клямке.

– Так это того... Мы, конечно, хотели в голубой. Мы же понимаем, что голубая краска красивше, - стал объяснять Хрол.
– Так не нашли. Где ее возьмешь, голубую. Дефицит. Голубая, видишь, всем нужна. Желтая тоже неплохо смотрелась бы. Так и желтой нет, ну нисколечко. А малиновая бестолку валяется. Пришлось малиновой.

– Зачем вы вообще его покрасили, барсука?
– спросил Колотей.
– Он и так красивый.

– Это все Филька, с его закидонами. "Знаешь, - говорит, - отчего у нас в Лесу звери такие неприметные? А оттого, что серые. Самый скучный колер. И им от этой неприметности жить грустно. Давай, - говорит, - покрасим их. Они, - говорит, - обрадуются, им, - говорит, - сразу веселей жить станет." Он еще и бурундука хотел покрасить. Так бурундук юркий - вывернулся и убежал. Мог бы и не убегать. Но он же глупый, не сообразил, что у нас краска кончилась. Ее и было всего - ничего. Нам сюда краску почти, что и не завозят.

Если бы не пропавшие зерна, лешие непременно посмеялись бы над этой историей с малиновым барсуком. И над Хролом пошутили бы. Но теперь не до шуток было.

– Глазу кто припарку поставил?
– поинтересовался Ставр.

– Это я за правое дело пострадал, - приободрился Хрол и даже насколько мог грудь выпятил.
– Полевик белобрысый изнахалился и выдрючиваться начал. В нашем поле, - говорит, - лучше, чем в вашем лесу. Стал наш Лес хаять. Морда противная. Хает, и улыбается. И зуб у него со свистом. А он все: "В нашем поле!.. В нашем поле!.." Так я не патриот что ли!? Вы же меня знаете. Я за наш Лес костьми лягу! Ну, я этому нахальному полевику, и вмазал, как следует.