Хролу сразу стало легче. Он тыльной стороной ладони вытер выступившие на глазах слезы.

– Ну, все, все, успокоился, - дружески похлопал его по плечу Гудим.
– Теперь вспоминай.

Гудим очень понравился Хролу. Так душевно с ним давно никто не разговаривал и он решил непременно вспомнить, где и когда потерял очки.

– Может здесь где-нибудь, возле ставровой землянки?
– подсказал Гудим.

– Не, - в третий раз, но уже не так жалостно всхлипнул Хрол.

Гудим положил лешему руку на плечо.

– Ты же умница, Хрол. Ценный работник, - сказал он.
– У тебя прекрасная память. Тебе только задуматься надо и сразу все вспомнишь.

Доброе слово даже кошке приятно. А Хролу давно никто добрых слов не говорил. И, наверно, от душевных слов Гудима, от такого к нему отношения, на лешего нашло просветление.

– У себя на кордоне потерял, - вспомнил он и незаплывший правый глаз лешего засветился искренней радостью.
– Вышел утром из землянки и пошел в обход участка. А как раз в том месте, где тропинка на елань выходит, куст какой-то стоит, совершенно мне незнакомый. Я на кордоне каждое дерево знаю, каждую травиночку. Все моими руками обихожено, обласкано, - он показал Гудиму корявые, покрытые вечными мозолями ладони.
– Не было там раньше никакого куста, а сейчас стоит. Я, значит, в карман за очками полез, чтобы рассмотреть его, что за куст такой появился. А очков нет. Я их в этом кармане всегда держу, - Хрол похлопал по левой стороне груди, где у куртки находился наружный карман.
– А нет очков. Ну, думаю, не в тот карман положил. Все карманы обшарил, нет очков. Значит, сообразил, что дома забыл. Ладно, без очков решил тот куст исследовать. А куста нет. Был куст и нет его. Вы не подумайте. Тверезый я бял, как стеклышко. Дажьбог свидетель. А нет куста, и все. Такое вот непонятное наваждение. Померещилось, выходит. Потоптался я, значит, на том месте, где мне куст привиделся и вернулся в землянку. Решил, что в землянке их забыл. Так всю землянку обыскал, нет очков. Значит, понял, что потерял. Вот эти пришлось взять, - осторожно дотронулся он до деревянной дужки.

– А когда ты в последний раз приходил сюда, к ставровой землянке?
– продолжал Гудим.

– Так ведь неделя наверно прошла. Нет, не неделя. Пять дней прошло. Это я хорошо помню, у меня в тот день дерево отплодоносило. Я сразу зерна и принес. Как положено, в беленький мешочек положил и принес. Пять дней тому назад так ведь?
– обратился он к Ставру.

– Так, - подтвердил Ставр.
– Пять дней прошло.

– Что ты сегодня в первой половине дня делал?
– спросил Гудим.

Хрол опять опустил голову и задумался.

– Здесь все свои, не стесняйся, рассказывай.

– А ничего не делал. Я же все утро болел. Что я делать мог, после того, как с Филькой связался. Ох, братцы, не садитесь вы с Филькой березовый сок пить, - посоветовал он.
– Это же совсем пропасть можно. Здесь болит, - он дотронулся до груди, - и здесь болит, - он дотронулся до спины.
– А здесь как болит, - дотронулся он до головы. Все утро провалялся. И полечиться было нечем. И взять не у кого. Так и мучался, весь день, с утра, пока Могута не пришел.

– Верно, - подтвердил Могута, - лежал, как дохлый. Не мог он до ставровой землянки добраться и зерна украсть.

– Какие зерна?
– не понял Хрол.

– Наши зерна украли, что у Ставра на полке лежали.

– Чего?!
– личико у Хрола вытянулось, правый глаз от удивления сталь круглым.
– Не может того быть!

Бурята отметил, что притворяется леший очень умело.

– А ты, выходит, не знаешь?
– ехидно спросил он.
– Все в Лесу знают, один ты не знаешь.

– Вправду украли?!!
– Хрол посмотрел на Ставра, на остальных и встретил суровые осуждающие взгляды.

Только сейчас до лешего дошло, в чем его обвиняют и чего от него допытываются.

– И вы про меня такое подумали!?
– простонал Хрол. Он застыл, разинул рот. Глаза у него сразу стали мокрыми и по грязным щекам, оставляя следы, покатились крупные как горошины слезы.
– Да я жизнь за наши зерна положу. Ни покоя, ни отдыха, днем и ночью за деревом смотрю, дневников целую кучу исписал. Зернышки каждый раз в ладонях своих пестовал, теплым дыханием согревал, - он опустился на колени и ударил лбом о твердую землю, потом лег лицом вниз.
– Все, кончился Хрол! Пропойца Хрол! Вор Хрол! Позор Хролу! Топчите меня, рвите на куски, живым в землю закапывайте! Помру я сейчас, на ваших глазах. Не хочу больше жить, раз вы так про меня думаете. Ой-ой-ой-ой-ой-ой-ой...
– затянул он.

Лешие с сочувствием смотрели на Хрола. Хоть и непутевый, но леший все же. Да и не мог он в таком состоянии зерна воровать. Ночью, когда он в дупло пьяным был, мог бы и зерна украсть и чего хочешь сделать. Но ночью зерна на месте лежали. А украли их тогда, когда Хрол, полудохлый, в своей землянке в великои бодуне валялся.

– Я Хрол на, совсем, мелкий кусок finger не верить, - поднял мизинец Клямке и отмерял на нем не больше четвертой части.
– Он глушить сок и врать, - усы лешего топорщились грозными пиками, как будто он собирался пронзить ими пьяницу.

– А чего я вру!? А чего я вру!?
– неожиданно вскинулся Хрол, передумавший умирать.
– Ты докажи, что я вру!

– Но я верить Могута, - не обращая внимания на выкрики ожившего Хрола продолжал Клямке, - что этот Хрол, - Клямке брезгливо посмотрел на лешего, - после гулянка с Филипп, бить совсем дохлий, как плохой чучель. Дохлий Хрол не может идти к землянка Ставр, и красть зерна.

– Верно, - согласился с ним Гонта.
– После такого перепоя не мог он пойти за зернами. Он же хилый, гнилой весь. Валялся полуживой.