— Кретин! — потемнело в глазах Аркадия. Он вывернулся. И изо всех сил ткнул Сеньку головой в сплетение. Потом — удар в челюсть. Неожиданный, резкий. Снова — по шее. Затем — по печени. Сенька бледнел. Яровой ловкий, подвижный, лишал его возможности двигаться.

Но вот Муха схватил топор. И тут же, получив удар в челюсть, отлетел на несколько шагов. Но снова вскочил.

— Убью!

Яровой резко ударил в висок. Сенька пошатнулся. И вдруг на него сзади навалился Тимка. Подмял поселенца. Не выпускает. Лапой по голове скребет. И только тут Аркадий заметил, что когти у зверя спилены. Он не мог сам себе вырыть берлогу, а потому пользовался жильем человека. Конечно, это было сделано не случайно. А зверь рычал, открывал пасть. Но и клыков не было. Их обломали у него, когда Тимка был еще медвежонком. Обломали не случайно. Он не мог грызть кости. И — даже поймай себе добычу в тайге— не смог бы ею воспользоваться. Вот и ел суп и кашу. От этой не звериной еды болели зубы.

Пасть Тимки раззявлена. Слюна на лицо Сеньки течет. Но что толку! В пасти — злость. Но проучить, наказать поселенца за свои обиды зверь в полной мере не мог.

— И ты, курва, на меня? — вырывался Сенька. Но медведь держал крепко. Не выпускал. Он валял бригадира по траве. Мял его, рычал в лицо, норовил прихватить зубами за горло.

Сенька ударил его коленом в живот. Тимка отскочил. Повалился на траву. И Яровой заметил, что медведь кастрирован. Вот почему он не ушел от людей, вот почему не манит его тайга.

У Тимки не будет медвежат. Никогда! У него отнято все, отнято человеком.

Сенька, корчась от боли, вставал трудно. Тимка уже зализывал живот. И вдруг, глянув в сторону Ярового, рявкнул. Кинулся. Яровой вскочил. И вовремя. Громадная, старая, сырая береза повалилась с шумом. Еще немного промедли — и она раздавила бы следователя.

Дерево было подпилено и едва держалось. Аркадий заметил тонкий трос, уползающий в кусты. Его натянули от дерева. И вот оно рухнуло. Но мимо.

«Снова пронесло», — вздохнул следователь. Лицо Мухи белело в сгущающихся сумерках то ли от боли, то ли от злости.

Тимку задело ветками, но слегка. И медведь, почесывая ушибленные места, досадливо косился в сторону Сеньки.

Поселенец, тяжело ступая, подошел к следователю:

— Отвяжись ты от меня. Отступись.

— Если не виновен, тогда — да.

— Много ты понимаешь в этом: виновен, не виновен. Жизнь-то меня кругом виноватым сделала. Каждая козявка укусить норовит. Нигде покоя нет. Сюда забился, так и то дергаешь.

— Сам виноват, — прервал Яровой.

— В чем?

— Если бы не был виновен, не травил бы на меня зверя, не подпиливал бы дерево. Убивают лишь из мести или из страха! Мстить тебе мне не за что. А вот страх!..

— Ненавижу слежку. Что ты овчаркой здесь около меня крутишься? Что вынюхиваешь?

— Выбирай выражения!

— Выбрал бы я! Не навидался я вашего брата?! Мусора проклятые! Терпенья с вами нет.

— Ничего, потерпишь.

— Ладно. Посмотрим, чья возьмет, — процедил Сенька сквозь зубы. И, подойдя чуть ли не вплотную к Яровому, сказал:

— Хорошо ты меня отделал. Повезло тебе. Я ведь и убить тебя мог вгорячах!

— Я не волк. Не задушишь.

— Смотри-ка! И об этом знаешь! Силен ты, мужик. Все узнал. И драться умеешь. Но… смотри, не путайся у меня под ногами. Сегодня — повезло. А завтра, как знать, что с тобой может случиться. Не попадайся мне на глаза. И близ меня не шастай! Понял?

— Я ведь не в бригаде у тебя. И приказы твои— смешны. Иди, занимайся своим делом. И не забывайся. Думай, кому, и что ты говоришь. Ты битый, но и на тебя есть управа.

— Ну, зови лягашей! Испугался я их, говнюков! Они ко мне только кодлой ездят. Только ты такой один идиот выискался! Или жизнь не мила?

— Почему же? Но дороже своей те, какие ты безвинно погубить можешь.

— А тебе какое до них дело?

— Ты никого не щадил. Ни тайгу, ни зверя. А уж человека — и подавно. Руки у тебя злые. Жестокие.

— С чего им добрыми быть? Они мне помогают за себя стоять. Защищаться. От вас. На кого теперь сетовать? Вы мне жизнь сломали!

— А ты мстишь? Но кто виноват? Ты сам знаешь, за что был осужден. Так при чем тут я? Или любой другой? Ты и на свободе убивал.

— Я не о том.

— О чем же?

— Второй раз ни за что упрятали. Червонец ни за хрен собачий получил.

— А при чем я?!

— Ты? Из их кодлы. Все вы одинаковы. Глаза б мои на вас не смотрели.

—Ладно, обиженный, не тебе— говорить, не мне— слушать. Да и ты сейчас, еще на свободу не вышел, а что делаешь?

— Не выводи! У меня тоже нервы есть и самолюбие.

— В руках себя держать не умеешь.

— Ладно. Забудем. Ты ж мужик, в конце концов. Чего не бывает! Ну, погорячился я! Случается со всяким.

— Я не о себе. Тут бы черт с тобой. За себя я всегда постоять сумею.

— А, этого прохвоста Скальпа имеешь в виду. Так его, падлу, давно пришить нужно было. Много грехов за ним водилось. Но не я его грохнул. А жаль!

— Ладно. Разберусь. Не ты, так расстанемся.

— Скорее бы, — вздохнул Сенька. И, повернувшись, пошел к будке. Окликнул Тимку: