У них там по реинкарнации положено – зверюшками быть… - мужик вздохнул.

 -Ну, я и стал. Только у системы все равно завсегда, свербит… Есть ты? Плохо! Нет тебя – тоже… НЕПОРЯДОК! Вот и выслали за мной Петьку. Только не сказали ему ничего.

 Звякнули стаканы.

 Мужик тоскливо посмотрел на немытое окно.

 - Я ведь и у них, Мишк, не прижился. Тут храм такой, тут сякой. Здесь не ешь, тут не испражняйся… Ети в душу мать!

 А ведь кицуне ихняя… - задумался мужик. – Похожа была на мою…

Мостовая, губкой впитывала слёзы неба.

 Капли барабанили по навесу, плюхались в остывший кофе на краю столика и тонули. А кофе… Кофе портился.

Серебристая зажигалка щелкнула в руках Рейко, и прикурила noir cigarette.

 Принесли голубую лагуну.

 Кицуне вспомнила Поля… Как этот мальчишка пришел в неописуемый восторг от идеи смешать водку с модным ликером.

 А ей – ей просто было промозгло в осеннем Париже.

 … Или это был молодой серфингист?..

 Недавно, Рейко подбросила идею одному писателишке, что пьянство, в целом, если от него получать удовольствие - похоже на пойманную океанскую волну.

 Ему понравилось.

Докурив, женщина вставила окурок в бит пепельницы.

 Тройное удовольствие: дым остается даже когда всё закончилось, дым раздражает serveur, serveur раздражаются дважды – когда видят докуренную cigarette не потушенной, и когда обнаруживают что это они как раз некультурны, ведь биты – как раз для того, что бы noir ne resta pase'teint.

 Вот и теперь: официант издалека, раздраженно наблюдал, за стервой, заказавшей, три часа назад, один кофе, и час назад один коктейль.

 - Мадам, - склонился гарсон. – Не угодно ли changer le cendrier?

 Рейко, молча, закурила еще одну.

 Гарсон, скривив мину отошёл.

Из-за завесы воды появился Матвей.

 Разухабистой походкой «вразвалочку» черт не спеша прогуливался под дождем, двигаясь в направлении столика кицуне.

 В до блеска начищенных кирзовых сапогах, гимнастерке нараспашку, и руками, утопающими в галифе, он не был похож на открывшего в Риме французское кабаре.

 Но дождь он любил по-прежнему.

Не обращая внимания на удивленных Les amateurs de pa'tisseries frai'ches, des moules et un peu poivrot [4] русский солдат, взяв стул, пододвинул его к столику дамы, и, усевшись на вышеуказанный стул верхом (что уж совсем было не komilfo), щелчком подозвал официанта.

 - Графин белой, сельдь атлантичскую в молоке, равиоли а ля рюсс и тарелку разносолов! – Сказал черт на чистейшем русском. Официант, удаляясь, презрительно хмыкнул, пробубнив под нос:

 - Понаехали тут, позорят перед всем обществом как пить дать…

 - На месте стой! Раз-два! – отчеканил Матвей вслед гарсону. Гарсон встал как вкопанный. Публика кафе неотрывно наблюдала за происходившим действом.

 - КРУуу-Гом! – Официант развернулся. Черт поманил пальцем. Официант подошел.

 Смерив обслугу взглядом, Матвей со скептической иронией заметил:

 - Белое движение? А? От чего же здесь? От чего же не в манеже? А я знаю! - Продолжил глумиться черт. – Молодые обскакали. Да и если серьезно, какой толк-то от таких - как вы…

 Мужика кто проворонил?

 Лицо кицуне неожиданно вспыхнуло вместе с лицом гарсона.

 Черт только мельком стрельнул в её сторону глазами, и продолжил:

 - Мужика-то, первым – ты, близорукий, проссссссссспал, а не Миха!

 Публика, не разумевшая о подлинности беседы черта с противостоящими силами, недоумевала, но была заинтригована.

 - Я русский офицер! И не позволю! – С горячностью зашёлся официант…

 - Хр-тьфу, - сплюнул в пол Матвей. – Ты теперь ХОЛУЙ. – Ответствовал черт, сопроводив оскорбленного жестом, чтоб тот, мол, шёл заказ оформлять. – Убери.

Подбежал мальчик-половой и вытер плевок.

 С гордо поднятой головой, официант отправился выполнять заказ.

 - Зачем? Грубо ведь. Он в чём-то прав… Вы там у себя все такие? - Брезгливо заметила кицуне, вкладывая вторую cigarette в свободный бит.

 - Какие? Пролетариат?

 Ты сама-то мать чего видом-то обрусела? – Оценивающе посмотрел черт на e'migre' russe [5]– Рейко, и подмигнул.

 – Мужика, не уж то вспоминаешь?

Щелкнула зажигалка.