И все же слишком много в книге расплывчатых мест. Где взять, к примеру, тех самых граждан для идеальной армии? Наемников найти куда легче…

Немудрено, что в настоящей, не бумажной войне Маккиавелли как полководец потерпел фиаско: созданное и возглавленное им флорентийское ополчение разбежалось под ударами испанских наемников. Это удел всех болтунов и писак, сражающихся с помощью пера и чернил…

Если мое рассуждение правильное, то мы проиграем предстоящую битву. Большинство советников султана — лизоблюды и глупцы, которые участвуют в войнах, не выходя из шатров. Их повелитель, возомнивший себя вторым Баязетом Молниеносным, им под стать. Недаром он возглавил поход сам, не назначив сераскера. Не исключено, что мне в ближайшие дни предстоит лишиться головы: ведь наверняка придется спорить с падишахом и диваном насчет плана сражения. А может, обойдется? Пока ведь удавалось всеми правдами и неправдами добиваться своего, уговаривать упрямого и невежественного в бранном деле султана.

Из-за нехватки средств и неважного состояния армии ей нельзя было ставить слишком грандиозные задачи. Мехмет желал двинуться сразу на Вену. Я отговорил его, используя самый убедительный довод: нет денег. Османских сил и средств достает лишь на то, чтобы сорвать планы союзников, Австрии и Венгрии, которые намеревались отбить Буду и изгнать турок с венгерских земель.

Я не допустил врагов до Буды, захватил две важные в стратегическом отношении крепости — Дёр и считавшийся неприступным Егер. С каждым успехом турецкой рати, добытым моим гением, растет самоуверенность Мехмета, который приписывает победы себе. Его становится все труднее убеждать, риск поражения возрастает… Поистине правы древние римляне: кого боги хотят наказать, того лишают разума! А из всех безумных голов самые опасные — носящие корону.

Армия знает, кому обязана победами. Это прекрасно соответствует моим тайным замыслам. Однако добра без худа не бывает. «Доброжелатели» донесли султану, и тот возревновал к моей славе и популярности в войске. Вот это уже очень плохо. Зависть помешает Мехмету увидеть здравый смысл в моих предложениях, что приведет к поражению.

А его сейчас никак нельзя допустить. Предстоящее генеральное сражение с австрийцами и венграми — первое за семьдесят лет после Мохачской бойни в 1526 году, в результате которой турки завоевали Венгрию. Если союзники возьмут реванш за давнишний разгром, Османская империя зашатается. Они отберут обратно Егер, выгонят мусульман с венгерской земли. Султан потом свалит вину за неудачу на меня, если я теперь стану ему поддакивать. А если на совете возвышу голос против него, еще до сражения милостиво одарит шелковым шнурком. Да, оказался я между Сциллой и Харибдой…

Размышляя, Искандар снял с пояса саблю. Верхняя часть ножен из красного сафьяна и рукоять с золотой насечкой были украшены изумрудами. Такого же цвета и с такими же украшениями седло красовалось на спине его арабского скакуна.

Отложил в сторону пистоли. С боевым оружием нельзя являться пред светлый лик Повелителя Вселенной.

Искандар оставил у пояса небольшой иранский кинжал с богато орнаментированым клинком в изящной прорезной золоченой оправе. Он высоко ценил его за соразмерность форм клинка и рукояти, исключительную чистоту отделки.

Взял в руки буздыган — символ власти чауш-паши. По булаве как будто несколько раз пробежала курица, несущая драгоценные камни вместо яиц. Через каждый шажок волшебная птица разрешалась жемчужиной и вколачивала ее клювиком в золоченую оправу. Таким буздыганом по шлемам лупить грех, им можно только восхищаться.

Булава, как и кинжал, — декоративное почетное оружие, которое разрешено носить в присутствии султана.

Искандар удивлялся себе. Раньше он не обращал внимания на роскошь, а теперь получал удовольствие от богатых и красивых вещей. Как меняет человека принадлежность к избранному кругу! Даже если бы Искандар любил одеваться просто, то не мог бы себе это позволить: при дворе скромность в одежде и убранстве посчитали бы оскорблением султану. Постепенно роскошь из осознанной необходимости превращалась в привычку, потом в страсть, требующую все больших затрат… Начинали расти аппетиты к деньгам и земным благам, а с ними алчность, завистливость.

Да, власть до неузнаваемости искажает духовный облик обладающего ею! Искандар понимал теперь, почему высокообразованные, славившиеся в юности добротой и благородством Александр, Юлий Цезарь, Октавиан Август, христианнейшие Юстиниан, Карл Великий стали кровожадными тиранами.

Какой бы порядочный и гуманный человек ни попадал к кормилу власти в общине, деревне, провинции, стране, он меняется в худшую сторону, начинает отстаивать не свои прежние взгляды, а свое завоеванное высокое положение.

Не увлекайся обобщениями. Вспомни Перикла, Эпаминонда, англосакского короля Альфреда, прозванного Великим, Скандербега. А вот совсем недавний пример — Томас Мор, оставшийся порядочным даже на высоком посту канцлера Англии и поплатившийся за это головой.

Но эта горстка достойных — лишь редкие исключения из общего правила: «Власть портит. Абсолютная власть портит абсолютно».

…Степень испорченности турецких владык Искандар познал на собственной шкуре во время военного совета.

Прихварывавший в последнее время Мехмет сидел насупившись, советники с серьезными лицами делали вид, что внимательно слушают доклад чауш-паши.

— О светоч божественной мудрости! О высокочтимые члены дивана! По приказу нашего всемилостивейшего повелителя я опросил соглядатаев, побывавших во вражеском лагере, прочитал донесения наших шпионов при австрийском и венгерском дворах, осмотрел вблизи расположение неприятельских войск…

Искандар в своих думах о войне привык к точной терминологии, заимствованной из латыни и западноевропейских языков. Ему было тяжело излагать свои мысли, требующие чеканных формулировок, цветистыми турецкими фразами. Он часто сбивался на привычный тон, говорил, как думал, и это коробило утонченный слух знатных османов, чья речь состояла из незыблемых формул дворцового этикета и пустых славословий.