– Ты, держиморда! – завопил Кузьмич. – Ты же все-таки русский человек! Так ты за кого?

– А мне все равно, – пробурчал страж порядка. – Прикажут вас бить – вас будем бить, прикажут бить тех, – кивок в сторону двух президентов, – им всыпем. Это смотря какая будет установка от начальства.

Толпа напирала и разрывалась в крике. Побледневшие телохранители с трудом сдерживали людей, но и этот последний редут скоро должен был пасть. Спасти положение и самого себя мог только американский президент, и даже не сам он, а переводчик, который должен был ознакомить горожан с особенностями их новой жизни.

Американский президент заговорил, а переводчик тотчас подключился, потому что было ясно: малейшее промедление, и толпа доберется до своих обидчиков.

– Леди и джентльмены! – торопливо переводил президентскую речь переводчик, в то время как «леди» и «джентльмены» с кровожадными воплями прорывались к грузовику. – Мы, президент Соединенных Штатов Америки, рады приветствовать вас, новых американских граждан, и сообщить вам, нашим новым друзьям…

Толпа уже прорвалась к грузовику, и самые резвые уже взбирались в кузов.

– Отныне зарплаты и пенсии будут выплачиваться вам в американских долларах, – торопливо доносил до слушателей президентское слово переводчик. – Причем в тех размерах, в которых зарплаты и пенсии получают все американцы.

Вот тут что-то произошло. Толпа ослабила напор и замерла. Воцарилась жуткая тишина. Она была настолько полной, что было слышно, как где-то вдали, на самом краю городка, лает собака. Какая-то женщина истово крестилась. И только один из «джентльменов», явно чего-то не расслышавший, со злым упорством лез на грузовик. И специально для него переводчик сказал в полной тишине совершенно севшим голосом:

– Причем доллары будут выплачиваться независимо от того, выходит человек на работу иди нет. В общем, можно не работать.

Это уже была полная отсебятина. Наверное, натерпелся страху, бедолага. Тот, что лез на грузовик, наконец услышал. Он замер и долго висел без движения. Потом упал, подняв облачко пыли. Никто не засмеялся, все молчали, еще не веря в близкое счастье.

– А сейчас всех, кто согласен получать зарплату в американских долларах, прошу вот сюда, – при гробовом молчании толпы сказал переводчик и показал на стол, за которым восседал какой-то тип в круглых очках и в черных нарукавниках. – Америка – свободная страна, и никто не имеет права заставлять ее граждан получать зарплату в долларах, если люди против. Кто согласен на доллары, тот ставит свою подпись вон там, в тех бумагах. Кто не подписывается, тот по-прежнему получает рубли.

Толпа прихлынула к столу. Началась давка. И один только Лаврухин остался стоять у грузовика. У него был такой потерянный вид, что переводчик, не выдержав, спустился с грузовика и приобнял старика. Кузьмич дернул плечом, показывая, что в утешении не нуждается, и у него в эту минуту был крайне недоброжелательный взгляд. А переводчик уже снимал с лица чудо-мастику. Кузьмич, никогда не видевший, чтобы человек сам с себя сдирал кожу, отстранился и с недоверием и испугом наблюдал за происходящим. И когда лицо «переводчика» очистилось от фальшивых черт и я стал самим собой, Лаврухин присел, хлопнул себя ладонями по коленям и расхохотался.

– Дол-л-лары! – захлебывался он в счастливом и озорном смехе. – Ой, не могу! Ам-м-мерика, тудыть ее растудыть!

А те, у стола, были слишком заняты и не обращали на нас ни малейшего внимания.

– Да вы погляньте сюда! – совсем уж развеселился Лаврухин. – Идиоты! Дурьи дети!

На нас стали оглядываться, и кое-кто – я видел это по глазам – меня узнал. В толпе произошло некоторое замешательство. Вроде бы листы с подписями были самые настоящие. И президенты присутствовали, вместе с охраной. И статуя Свободы никуда не делась, все так же возвышалась над грузовиком. И только мое присутствие все портило.

– А подписи не пропадут, – сказал я и пошел к столу. – Кто-нибудь читал, под чем подписывался?

Никто не читал, конечно же. Хотя текст был совсем не длинный. Я взял бумагу в руки и зачитал вслух: «Только много и хорошо работая, можно улучшить свою жизнь, что я и подтверждаю своей подписью».

Я обвел взглядом присутствующих.

– Никто не возражает?

Никто не ответил. Молчание – знак согласия. Так мы говорили в детстве.

Мартынов приехал через несколько дней. Я несказанно обрадовался его приезду.

– Мы здесь как затворники, – сказал я ему. – Не решаемся выходить за территорию склада, потому что теперь, похоже, гримируйся, не гримируйся, все равно узнают. Мы в день съемок под шумок скрылись и вернулись сюда, за колючку. Теперь сидим тихо, как суслики. Илья только кружными путями выбирается в городскую администрацию, улаживает дело с разгромленным магазином.

– Да, это я видел, – засмеялся Мартынов. – В новостях показывали сюжет о вас. Много шума.