Все эти слова – и про братский народ, и про деньги ЦРУ, и про зарвавшихся антисоветчиков – были Никанорову знакомы. Он прожил с ними всю жизнь, они вошли в его плоть и кровь. И никакие события последних лет не могли заставить забыть об этом знании. Он думал, что их забыл, но едва их ему напомнили, он вспомнил все и сразу же поверил. Именно это теперь казалось ему правдой, а все недавнее – чем-то наносным, ненастоящим.

– Трудности возникли и у нас, – сказал Брежнев и строго посмотрел на и без того притихший зал. – И мы должны это признать, товарищи.

Снова обратился к записям.

– Метастазы буржуазной пропаганды проявились и в нашем обществе. Империализм через своих верных прислужников пытался растлить советское общество изнутри. Так называемые диссиденты развязали настоящую войну против ценностей советского народа, глумясь и оплевывая все, что было дорого нашим людям. Превознося мифические свободы Запада и якобы высокий жизненный уровень людей в капиталистических странах, эти прислужники западных спецслужб одновременно всячески хаяли достижения социализма, клеветали на миролюбивую политику нашего государства и даже ставили под сомнение истинность великого ленинского учения. – Последние слова Брежнев произнес с таким надрывом, что и Никанорову стало понятно, сколь далеко зашли потерявшие всякий стыд диссиденты.

Генсек сделал паузу.

– Надо признать, – продолжал он, – что мы недооценили активность западных разведок и нетвердость нравственных позиций некоторых советских граждан. В обществе стали нарастать негативные тенденции, отдельные мелкие недостатки злопыхатели раздували до масштабов едва ли не настоящего бедствия, недовольство людей старательно направлялось западными «доброжелателями» на оплот нашей страны, на самое святое, что есть у советского народа, – на Коммунистическую партию!

Зал взорвался возмущенным гулом. Были слышны крики: «Позор!», «Нет империалистическим выходкам!», «Слава КПСС!». Я видел, как Никаноров обеспокоенно завертел головой. Он был изумлен и подавлен происходящим. Слишком внезапно на него обрушилось все это.

– В сложившихся условиях партия должна была дать отпор силам империализма, – сказал Брежнев. – Марксистско-ленинское учение тем и ценно для нас, что позволяет мыслить и действовать творчески, применять нестандартные ходы.

Брежнев сделал паузу и посмотрел в зал. Сейчас он должен был сказать самое главное. То, чего пока не знал Никаноров и что должно было Федору Петровичу все-все объяснить.

– ЦК нашей партии, как вы знаете, было принято решение: на практике продемонстрировать советским людям, что же такое капитализм и его хваленые свободы. Раскрыть гнилую сущность общества потребления, его язвы и пороки. Все вы знаете, что и как делала партия все эти годы, но все же хочу напомнить вам основные этапы проделанной нами работы.

Генсек перевернул очередной листок, отпил из стакана воды – было слышно, как он при этом причмокнул, и у Никанорова даже дернулся кадык – у бедолаги, оказывается, давно уже пересохло во рту.

– В соответствии с разработанным партией планом в стране была объявлена так называемая перестройка. Ответственный – товарищ Горбачев. Целью этого этапа было создание у общества иллюзии, будто партия Ленина сходит с исторической сцены, уступая давлению ревизионистов и перерожденцев. Несмотря на некоторые шероховатости, этот этап надо признать успешно выполненным. Партия якобы распущена, великий Советский Союз разделился на пятнадцать суверенных государств, в обществе создалась иллюзия, что Коммунистическая партия добровольно отказалась от своей руководящей и направляющей роли. Мы перешли ко второму этапу. Ответственный – товарищ Ельцин. Как и было задумано Политбюро, товарищ Ельцин объявил о начале так называемых рыночных реформ и о построении капиталистического общества. Надо сказать – замысел удался. Этому способствовало и то, что партия решилась на нестандартные, по-ленински смелые шаги: была введена якобы свобода слова, разрешены валютные операции, частнопредпринимательская деятельность, облегчен выезд за рубеж. Мы пошли на это сознательно, чтобы ни у кого не возникло и капли сомнения в том, что капитализм пришел на советскую землю всерьез и надолго.

У Никанорова в эти минуты было лицо совершенно потрясенного человека. До этого дня он просто жил. Видел, что происходит вокруг, многое ему не нравилось, и многого он не понимал. И вдруг оказалось, что ничто в этой жизни не происходит просто так, все имеет под собой основу. Заговор! Это был заговор! Он-то думал, что все рухнуло тогда, в восьмидесятые, и страна пошла вразнос, заметалась в море жизни, как корабль без руля и ветрил, а оказалось-то, оказалось!..

– За прошедшие годы советский народ на собственном опыте испытал все тяготы жизни в капиталистическом обществе и еще раз имел возможность убедиться в лживости сладких посулов буржуазной пропаганды, – сказал Брежнев и опять отпил водички из стакана. – Звериная сущность капитализма, все его язвы открылись нашим людям во всей красе. Я думаю, наш замысел удался. Советский народ – не весь, а его нестойкая часть, то есть то самое меньшинство, проявлявшее недовольство, – убедился в пагубности капиталистического пути. Остановка производства, хроническая безработица, преступность, невыплаты зарплаты – столкнувшись со всем этим, люди быстро разобрались, где правда, а где ложь и чего стоят сладкие посулы зарубежных радиоголосов.

Никаноров слушал оратора, боясь пошевелиться и будто даже не дыша. Совершенно случайно, неожиданно даже для самого себя, он попал в мир, о котором прежде ничего не знал, даже не догадывался. Он-то думал, что этот мир умер, ушел навсегда, растворился в прошлом, а оказалось, что это не так. Все потрясения, происшедшие у него на глазах за последние годы, не были случайными. Мудрое Политбюро позволило заблуждающимся прочувствовать на собственной шкуре, насколько серьезны их заблуждения. Когда в стране стало слишком много недовольных, никого не стали хватать и упрятывать в тюрьмы – партия сделала вид, что готова удовлетворить блажь закапризничавших, как малые дети, сограждан. Хотите жить так, а не иначе? Пусть будет по-вашему. Перестройка, рыночные реформы – и первоначальная эйфория очень быстро испарилась.