Горбатая старуха, вся в черном, похожая на монашку, принесла сулею хмельного меда и сладких заедков.

Старшая сестра помолилась Николаю-угоднику, строго смотревшему из угла горницы. У иконы теплилась неугасимая лампадка. Ее слабый, дрожащий огонек оживлял застывшее лицо святого.

— За упокой души! — Перекрестившись, Христина выпила серебряную чару меда.

— Да будет он в кущах райских, — сказала Анна.

— Пусть смилуется над ним бог, — добавила Марья.

Сестры попробовали хмельного, в головах у них закружилось. Сухое лицо Николая-угодника не казалось уже таким строгим, как прежде.

Анна попросила чего-нибудь поесть. Горбунья в черных одеждах принесла жареного поросенка и малосольных огурцов.

Хозяйка руками разрывала мясо и угощала сестер. Ели с жадностью, глотая куски нежного жира и обгрызая косточки. Наевшись, вытерли лицо и руки рушником, вышитым по концам райскими птицами.

— Опочивальню новью покрыли, — завистливо сказала старшая, оглядывая стены и потолок, — не жалеет Борис Федорович денег. И ковер, ему цены нет… А кровать-то, кровать, и у царей таких не бывает! — Христина засмеялась и толкнула локтем Анну.

Кровать на самом деле была превосходна. Резные столбики вышиной аршина три, на которых держался полог, заканчивались наверху золотыми шарами. Полог сшит из камки, и занавеси камчатные. Сверх того на занавесях золотом вышиты травы, люди и звери. В головах и в ногах кровати золотом и серебром сверкали застенки, украшенные золотыми кистями.

Марье, младшей сестре, захотелось похвалиться. Она подошла к кровати, откинула занавеси. Сестры ахнули.

Двуспальная пуховая постель, длинная белоснежная подушка во всю ширину постели. Одеяло кизилбашской камки — по серебряному полю шелковые травы, в травах золотые листья. Опушка одеяла соболиная. У постели две скамеечки, покрытые красным сафьяном, для влезания.

Сестры ощупали постель, осмотрели одеяло, налюбовались на затейливые скамеечки. А Марья стала показывать вещички, нужные для женского обихода. Она показала большое зеркало на стене, завешенное куском синего шелка. В маленьком сундучке, окованном серебром, хранились коробочки из слоновой кости с белилами и румянами для лица, с клеем и чернью для бровей и другими снадобьями.

Душистой водой из большой склянки, приготовленной придворными лекарями, сестры покропили себе на платья. Душистая вода была редкостью, и не в каждом, даже богатом доме ею пользовались.

Рассмотрев все, что было в опочивальне у младшей сестры, Анна и Христина снова уселись на лавке и принялись вздыхать и креститься.

— Четырнадцать лет прошло, как убили нашего батюшку. — Сказав эти слова, Анна, подперев щеку рукой, склонила голову набок. — Много крови пролил покойник. Много молиться за него надобно. Сегодня я во всех московских церквах панихиды заказала, слуги с ног сбились, всё бегали.

— В десяти монастырях до скончания века по нем панихиды служат. Еще царь Иван Васильевич вклады делал, — отозвалась Христина.

— А мой-то муженек Борюшка не ругает нашего батюшку. Он-де, говорит, вовсе не виноват, ему-де государь приказывал, а он человек маленький.

— Маленький не маленький, а первым был после царя. Против него и одного слова никто сказать не мог.

— И для детей своих был добрый. Нас, дочерей, не обидел, приданое дал. Мужу в глаза смотреть не зазорно.

— Да, да, мой-то Борюшка очень доволен. Не пожалел, говорит, для нас Григорий Лукьянович своего богатства.

— Борюшка да Борюшка! — В голосе старшей, Христины, послышалась злость. — Твой Борюшка не в свои сани влез. За царем спрятавшись, всеми государскими делами вершит… И доходы ему идут не по роду, не по племени. С Важской области, с Рязани и страны Северской, — стала перечислять Христина, загибая пальцы, — с Твери и с Торжка, с бань и купален московских, с пчельников и лугов по обоим берегам Москвы-реки на тридцать верст вверх и сорок вниз по течению.

Марья, жена Бориса Годунова, и Анна, жена князя Ивана Глинского, удивленно посмотрели на сестру. Таких речей они от нее никогда не слышали. Тем более, что и замужеством своим Христина была обязана правителю.

— Мы с Анной княгини, наши мужья царского роду, — продолжала Христина гневно, — и не суемся вперед. А твой-то Борюшка безродный. Нахватался от царей милостей: и боярин-то он, и конюший, и великий боярин, и правитель. Таких-то чинов при прежних царях не слыхано.

— Мы тоже царского рода, — обиделась Марья. — Дмитрий Иванович Годунов дядей царю приходится. Сестра Борюшкина царица.

— Вот невидаль! В наших мужьях царская кровь, а твой Борюшка тьфу, сто на гривенку таких пойдет.

От обиды на глазах у Марьи выступили слезы. Она закрыла лицо руками.

— Ты не права, Христина, — вступилась Анна. — Зачем обижать сестру? Она к нам добра и ласкова.

— Она-то ласкова, да Борюшка не больно жалует, — брызгала слюной Христина. — Шагу шагнуть некуда, везде годуновские люди следят. Однако недолго ждать осталось. Гости, и купцы, и все люди московские поднимутся, Борюшку твоего из Кремля выкинут да каменьями побьют… — Сказав эти слова, Христина опомнилась и с испугом посмотрела на сестер.