Баронское имение Соо, где когда-то мой отец арендовал мельницу, было давно разделено. Земли барона перешли в руки кулацких сыниов и дочерей, но и самому бывшему владельцу имения достался изрядный куш — сердцевина усадьбы, которая вместе с участком в два-три раза превышала размеры обычного крестьянского хутора. Из окраинных земель баронского имения небольшие участки получили и бывшие работники, но вскоре тяжелые обстоятельства заставили их отказаться от земли, поскольку выяснилось, что за нее нужно платить. Этим воспользовались кулаки, вроде Кости, и сам бывший помещик, быстро скупивший большую часть земли. Бывший хозяин имения отказался от гонки спирта, и люди, работавшие на винокуренном заводе, покинули Соо. От прежнего имения — с заводом, большими постройками — мало что осталось. Появились отдельные домики и хозяйства.

Кроме Кости, других знакомых я в Соо не встретил. На мельнице, где прошла часть моего детства, за эти годы сменилось несколько арендаторов — арендная плата была взвинчена до предела, и арендаторы прогорали один за другим. Я расспросил кое о ком из работников имения, особенно о тех, кто был активистом в борьбе за Советскую власть. Но никто ничего мне не мог рассказать. Известно было только, что Пулловер обитает где-то близ Таллина, откуда вместе с детьми ездит в город на работу.

Мать рассказала мне, что, когда я находился в тюрьме, а белые расстреляли моего брата, жить родителям было очень тяжко. Отец от горя превратился в полного инвалида, часто болела и мать. Вот тогда в один прекрасный день у них появился Пулловер со своим подростком-сыном 16–17 лет.

— Вот вам мой Юлиус, — сказал он. — Пусть живет у вас на правах родного, ходит в среднюю школу, а в свободное время будет во всем помогать вам по хозяйству, как ваши собственные сыновья.

Мои старики были глубоко тронуты такой заботой и обещали относиться к Юлиусу как к родному сыну. Юлиус оказался славным малым, он охотно помогал старикам по хозяйству, да и в школе учился хорошо. [29]

Кузнец, просвещазший меня в вопросах политики, пропал без вести. Из старых мызных работников в Соо жил лишь Кару, влача жалкое существование.

Буржуазное государство не разрешило ни одну крупную проблему, волновавшую тружеников деревни. Их жизнь стала еще тяжелее и безысходнее. И деревню поразила безработица. Бывшие мызные батраки маялись в поисках места, хотя бы на летний сезон. Кулаки платили плохо, а жизнь стала дороже. Надежды, возлагавшиеся на «демократическую» республику, не оправдались. Бедный люд в городе и деревне был разочарован и ожесточен против правительства и богатеев, жадно прислушивался к рассказам о Советском Союзе, которые передавались из уст в уста. И в сердцах бедняков загоралась надежда…

Хотя по закону об амнистии политические права нам возвращены не были, но от военной повинности нас все же не освободили. Таким образом, в ближайшее время меня могли призвать в армию. 20 июня 1938 года мне исполнялось 35 лет, а с этого возраста в армию больше не призывали. Значит, весь вопрос в том, пришлют мне до этого времени повестку или не пришлют.

Повестку явиться на военную комиссию я получил 13 июня… Без долгих разговоров меня приписали к находившейся в Тарту 2-й дивизии. Таким образом, казенный хлеб мне опять был обеспечен на год.

Место моей военной службы — Тарту — устраивало меня, потому что я задумал привести накопленные в тюрьме знания в определенную систему, а для этого вновь поступить в Тартуский университет, на экономический факультет. В этом решении меня убеждал весь мой опыт, сознание, что экономика — основа всего, что экономическая наука нужна рабочему классу для борьбы с буржуазией, а после завоевания власти — для строительства социалистического общества.

За долгие годы пребывания в тюрьме я ознакомился с довольно обширной экономической литературой, проштудировал основные произведения классиков политической экономии, проработал все тома «Капитала» К. Маркса и отдельные его работы, что заложило серьезную основу для дальнейшего изучения экономической науки. Прочел я и труды классиков буржуазной политической экономии — Д. Рикардо, А. Смита, а также авторов вульгарной политэкономии и экономистов более позднего периода — представителей «австрийской школы» с Бем-Баверком во главе, труды Розы Люксембург, Р. Гильфердинга и других. Нередко я ощущал узость своего кругозора, мешавшую мне систематически изучать весь материал и критически анализировать прочитанное. Возобновляя после большого перерыва учебу, я надеялся, что при некотором напряжении сил смогу пройти курс факультета в более короткий срок, чем положено.