Шрифт:
– Из Москвы.
– Ой! Правда, что ли?
– Правда.
– У нас москвичей очень сильно не любят. Но ты не похожа на москвичку.
– Это потому, что я родилась в Днепропетровске.
– Вот я ж и говорю: не похожа. Так вот: когда Москва нас оккупировала, нас насильно приписали к Украине и включили в СССР. Но когда-нибудь оккупация обязательно кончится… мы все только об этом и мечтаем…
– А какой главный город у вас, западэнцев?
– Ужгород, конечно.
И вот, меня, «оккупантку», ведут в село, где очень не любят москвичей.
– Только ты, Мария, не говори моей матери сразу, что ты из Москвы.
– Ладно, Аня, не скажу.
– А я – не Аня, – поправила меня она. – Аня – это по-московски. У нас так не говорят.
– А как же говорят?
– Так и говорят: Анна. У человека должно быть имя, а не кличка.
– А если Анне, допустим, всего два месяца, то как?
– Всё равно Анна.
– Удивительно… Жила б ты у нас, тебя бы называли Анечкой, Анютой…
– Но это же не имя! – упрямо повторила она.
– А своих дочек ты как называешь?
– Ольга, Оксана. Только Володьку называла Володькой…
А вот и Вильхивка! Село в узком ущелье между зелёных карпатских гор. Вместо улицы – речушка. Прямо Венеция!
– А как речка называется?
– Вильхивка и называется.
Тротуаров, разумеется, нет. Жители села все ходят босиком, потому что ходят прямо по воде. Мы сразу же разулись и тоже пошли по этой реке… Она приятно холодила ноги… Речушку, то тут, то там, переходили вброд куры и козы.
– Ну, вот. Ты мечтала увидеть, как куры и козы пасутся на улице? Ну, вот смотри!
– Как в сказке!…
Она засмеялась:
– Смешные вы, городские.
А ещё в речушке плескалась малышня, много-много ребятишек, и все, разумеется, босые, кто в трусишках, а кто и без, они пускали кораблики и еловые шишки, строили из белых мелких камушков запруды… а кто-то просто лупил лопаткой по воде, с наслаждением выдавая тучи брызг!… Удивительно, как много вокруг ребятни – и на реке, и в каждом дворе. Как будто я попала в Страну Детей!
– У вас так много детей в селе!
– Три-четыре ребёнка в семье – это самое меньшее, – сказала Анна. – Это вроде бы даже мало. Пять, шесть, семь – это уже нормально. Многодетной считается та семья, где детей больше семи. Моя соседка, её тоже Марией зовут, как и тебя, так она уже девятого ждёт. А ей всего только тридцать лет. Старшей дочке – десять. Рожает без перерыва, каждый год.
– Как же это можно вынести?! – ужаснулась я.
– Нормально! – усмехнулась Анна. – Если Бог даёт столько детей, это счастье.
Во дворах, очень во многих, я заметила большие деревянные распятия, красиво обсаженные цветами.
– Анна, а зачем во дворах распятия?
Она удивилась моему вопросу.
– Мадьяры все очень любят Христа. Хочется, чтобы Он был ближе. Вот и ставят распятия во дворах.
Тут нам навстречу, по реке, прошла молодая женщина с ребёнком на руках.
– Христос воскрес! – приветствовала она нас.
– Воистину воскрес! – ответила ей Анна.
А я от неожиданности ничего не ответила. Когда женщина прошла мимо, я, удивляясь, сказала:
– Анна, но ведь пасха была три месяца назад!
– И что? – удивилась она в свою очередь.
– А вы поприветствовали друг друга, как будто Пасха – сегодня!
– А мы так здороваемся, – сказала она. – Мы по-другому не здороваемся.
И, как будто в подтверждение её слов, нам навстречу прошлёпал по речке мальчуган лет десяти и радостно воскликнул:
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес, Василю! – ответила Анна.
И, пока мы дошли до дома матери Анны, я была уже до краёв переполнена всем увиденным и услышанным…
Перед каждым домом – небольшой двор, густо засаженный фасолью. Фасоль вьётся по высоким жердям…
– Земли мало. И плохая она. Ничего больше не растёт, только бобы, – сказала Анна.
– А что же вы тогда едите?
– Бобы и едим. Да молоко. У кого корова, у кого – козы. Ну, яйца ещё едим. И птицу. Но это редко. А наши мужчины с Украины привозят муку, печём хлеб.
– А у твоей матери сколько детей?
– Шестеро нас. Старший Фёдор, ему тридцать, он после армии остался на севере, женился там, родители очень недовольны этим, мужчина должен везти жену к себе на родину, а не жить в приймаках.