— Все готово!

— Запустить моторы!

Один за другим закрутились трехлопастные винты.

— Можно опробовать моторы, — доложил бортинженер.

Тщательнее, чем когда-либо раньше, я следил за работой каждого мотора, прислушивался, как к биению сердца, к все усиливавшемуся шуму, не отрывая в то же время взгляда от приборов. Показания термометров, манометров, тахометров были именно такими, какими они и должны были быть. Все в полном порядке.

Я опросил по телефону экипаж о готовности к вылету.

— Готов!.. Готов!.. Готов!.. — доложили члены экипажа в установленной последовательности, начиная от штурмана и кончая стрелком кормовой башни.

— Товарищ Кожин, пассажиры на местах? — спросил я у бортового стрелка.

— Да. Все на местах. Парашюты надеты.

— Идем на взлет!

Равномерно подавая вперед секторы газа всех четырех моторов, я увеличил их обороты. Тяжелый самолет двинулся с места и, плавно набирая скорость, помчался по бетонной дорожке. Бросив взгляд на указатель скорости, я увидел, что стрелка колеблется около цифры «100». «Маловато, — подумал я, — ведь позади осталось уже более половины взлетной полосы».

— Добавить форсаж! — приказал я бортинженеру.

— Есть добавить форсаж! — послышался лаконичный ответ, и в тот же миг шум моторов перешел в оглушительный рев. Они работали теперь на максимальных оборотах. Стрелка указателя скорости двинулась дальше: 110… 120… 135… 150… Теперь хватит! Легонько наклоняя к себе штурвал, я поднял самолет в воздух.

— Убрать шасси!

На приборной доске погасли две зеленые лампочки: шасси убирается. Немного погодя зажглась одна, затем другая красная лампочка.

— Шасси убрано, — послышался в телефоне голос борттехника Дмитриева. Я видел это и сам, однако порядок есть порядок: когда приказ выполнен, об этом нужно доложить.

Теперь я бросил взгляд на часы: 18.40.

Не спрашивая у штурмана, я взял курс 360° — прямо на север. Обычный курс ухода с нашего аэродрома. На этот раз я не забыл его…

Через полчаса мы вышли к исходному пункту нашего маршрута и взяли новый курс — на запад. Мы поднимались все выше и выше. Самолет со всех сторон окружили грозовые тучи, сквозь которые виднелись вспышки молний, создававшие временами фантастические световые эффекты.

Со вторым пилотом капитаном Обуховым мы вели самолет попеременно, стараясь осторожно преодолевать грозовые тучи. Это удавалось не всегда. Задевая край таивших в себе опасность туч то одним, то другим крылом, мы сразу же чувствовали силу стихии, сотрясавшей нашу гигантскую птицу.

— Пилоты, — услышал я голос Штепенко, — не особенно старайтесь идти заданным курсом, проходите тучи по своему усмотрению. Держите только общее направление, старайтесь избегать этих сверкающих чудовищ!

В нашей памяти еще не стерся один из последних ночных налетов на Кенигсберг. Да и вряд ли его сможет позабыть кто-нибудь из нас, побывавших в ту ночь в воздухе.

Начало было в тот раз самым обычным, столько раз пережитым: впереди возникла темно-серая стена облаков, и, используя всю мощь моторов, мы постарались подняться как можно выше, чтобы оторваться от нее. Самолет был предельно нагружен и набирал высоту довольно туго. Облака сами по себе нас не беспокоили: мы мерились с ними силами сплошь и рядом и в годы, проведенные в Арктике, и в военное время. Наши полеты ведь никогда не были короткими: всегда мы висели между небом и землей свои десять — пятнадцать часов.

И на этот раз мы спокойно устремились в тучи, ведя самолет лишь по приборам. Сначала ничто не предвещало опасности, все шло нормально. Но вдруг засверкали кошмарные вспышки света.

По расчетам штурмана Штепенко, мы находились над линией фронта. Ясно! Очевидно, по самолету открыла огонь зенитная артиллерия гитлеровцев. Если так, то все было в порядке — сквозь слой облаков нас не увидят, пусть стреляют наугад, сколько их душе угодно и пока хватает боеприпасов.

Но через некоторое время самолет почему-то стало качать из стороны в сторону. Увы! Мы оказались среди беспрестанных огненных вспышек, как в адском котле. Теперь самолет уже не просто качало — его бросало, как щепку, во все стороны… Мы попали в грозовые тучи.

Ни одна буря, ни один шторм на море не могут даже приблизительно сравниться с грозовой бурей в воздушном пространстве. Одна за другой сверкали вспышки молний, и свирепые воздушные потоки неистово терзали наш самолет. То сверху, то снизу, то слева, то справа кидались они на воздушный корабль с таким остервенением, что штурвал часто вырывался из рук.

Стрелки приборов меняли свое положение так часто и так резко, что по ним было совершенно невозможно определять и поддерживать высоту, скорость или курс. Было подчас невозможно определить, в каком положении находится самолет по отношению к земле.