— Я все еще проливаюсь дождем? — спросила сова, недовольно приоткрыв один глаз и взглянув на небо.

— Да! — ответил кролик, выглядывая из норки. — И хотелось бы, чтобы ты это прекратила! Я голоден, а мокрая трава иногда причиняет мне боль. Пожалуйста, сияй, чтобы все высохло.

— Я сияю всегда, — ответила сова сухо, — это ты воображаешь эти различия.

— Но ведь ты тоже мокнешь, когда льешься дождем, — возразил кролик.

— Совершенно верно, — согласилась сова, — ты прав.

— Как это? — спросил кролик изумленно.

— Ты сказал: «Ты тоже мокнешь» — как «ты», как «какой-то ты», если пожелаешь, «ты» мокнешь. Все «ты» мокнут, когда Я льюсь дождем.

— Значит, все «я» сияют, когда ты сияешь?

— Ты говоришь чушь, как обычно, — сказала сова. — Есть лишь Я, других «я» нет.

— Значит, есть лишь ты, а других «ты» нет? — уточнил кролик.

— Нет вообще никаких «ты», — сказала сова сурово, — все «ты» — это концептуальные образы в уме.

— Тогда кто мы, когда обращаемся друг к другу?

— Я, всегда Я, — небрежно ответила сова.

— Но кто тот, к кому мы обращаемся? — настаивал кролик.

— Я уже сказала тебе — лишь образ в уме: есть только Я, и Я не являюсь «чем-то».

— А как насчет меня? — возразил кролик, помахивая длинными ушами.

— Я есть Я, — ответила сова, щелкнув клювом, — и ты есть Я — кто бы ни произносил это. Нет абсолютно никакого «меня»: даже ты говоришь достаточно хорошо, чтобы не сказать «ты есть меня»!

— Надо подумать, — пробормотал кролик. — Я поразмышляю над этим.

— Ни в коем случае! — проухала сова, сверля кролика пронзительным взглядом. — «Размышлять» означает использовать расщепленный ум. Посмотри изнутри и увидишь — УВИДИШЬ, что все так и ЕСТЬ! Прекрати расщепляться и оставайся ЦЕЛЫМ!

— Когда Я осознаю, «ты» воспринимаешь, — сказала сова кролику — так как только Я ЕСТЬ.

— А я могу сказать то же самое? — спросил кролик.

— Когда будешь, сможешь, — ответила сова загадочно.

— Это существенный факт? — спросил кролик задумчиво.

— Нет никаких фактов, — бросила сова.

— Тогда что можно сказать, что было бы истиной? — настаивал кролик.

— Ты есть то, что есть Я. Я есть то, что есть ты, — произнесла сова язвительно.

— Как хорошо для меня! — заметил кролик вежливо. — А для тебя?

— Неизбежно, — ответила сова резко.

— Мы все можем сказать это? — спросил кролик.

— «Говорение» — это концептуальное усложнение, — объяснила сова, — мы все можем знать это.

— Даже одуванчики? — спросил кролик шутливо, откусывая один.

— Почему же нет? — оборвала его сова. — Одуванчики являются чувствующими существами так же, как и ты! К тому же они не такие жадные! — добавила она.

— Разве не все мы немного жадные? — спросил кролик, нервно подпрыгивая.

— Различия, как и предпочтения, — это концептуальная чушь, — заявила сова.

— Значит, даже ты не лучше и не хуже одуванчика? — спросил кролик беспечно.

— В качестве «меня» ни одна вещь не лучше и не хуже, чем любое другое явление в уме: «лучше» и «хуже» — концептуальная галиматья.

— Как ты скромна! — сказал кролик восхищенно.

— Концептуальная бессмыслица! — заключила сова. — Если тебе необходимо говорить, говори что-то осмысленное!

— Но я ем одуванчики, — возразил кролик, — одуванчики меня не едят!

— А люди едят тебя, — добавила сова. — Ты ешь людей?

— Какая отвратительная мысль! — сказал кролик, уронив одуванчик и скривившись от отвращения.

— И совы едят тебя, — заметила сова, — тебя от этого тоже тошнит?

— Н-н-нет! — торопливо произнес кролик. — Это, конечно же, честь!

— Вовсе нет, — ответила сова, — всего лишь необходимость, и иногда удовольствие!

— Наверное, из-за постоянной готовности услужить? — пробормотал кролик неуверенно.

— Совершенно верно, таким тебе и полагается быть, — ответила сова вежливо, — к несчастью, никто не ест сов.