– Я тебя люблю.

Йеппе взглядом отчаянно умолял о помощи, но помощь ему была не нужна. Дома я спросил у Марианны, могу ли я теперь оставить заботу о Йеппе. Она улыбнулась и спросила:

– А ты хочешь этого?

И только тут до меня вдруг дошло, что речь совсем не идет о том, что все близится к концу.

Я открывал фестиваль вместе с Могенсом. Никогда не видел, чтобы взрослый мужчина так нервничал. Мы стояли позади огромной открытой сцены, также известной как «Футбольная сцена», потому что она располагалась на футбольном стадионе Тарма. Он потел, дрожал и не мог спокойно стоять на месте.

– Вам плохо?

Он выпрямился:

– Нет, просто я слегка волнуюсь. У тебя не найдется сигаретки?

– Я не знал, что вы курите. – Я протянул ему свои сигареты.

– Не курил целых три года. Теперь моя жена расстроится.

У него так сильно тряслись руки, что он не мог прикурить. Я взял у него зажигалку и помог ему. Он как следует затянулся и немного успокоился. Затем сорвал галстук и расстегнул рубашку. Ее можно было выжимать. Я дал ему докурить, хотя мы и так уже задерживались. Он старался собраться с мужеством перед нашей вступительной речью. Послушать нас на стадионе собралось несколько тысяч человек. Странно, но меня это совершенно не волновало.

– Все будет хорошо, правда же? – осторожно спросил он.

– Вы о речи? Конечно!

– Да нет, вообще, все в целом. Мы не будем выглядеть глупо, правда? Мы справимся?

Только что мы осознали, что недооценили силу притяжения моей матери. Понаехало полно народу со всей Дании.

– Естественно! Все будет супер.

Он сделал успокаивающий вдох и бодро шагнул на сцену. Я последовал за ним. Он говорил о Грит Окхольм и городе, а я – о Грит Окхольм как о моей маме и художнике. Мы перекидывались репликами. Нам даже удалось вставить несколько шуток. Когда мы закончили, Могенс с облегчением обнял меня. И это объятие помогло ему стать мэром, когда Тарм и Скьерн объединились. Отныне это была его официальная фотография для прессы.

Непосредственно за нами выступил Томас Хельмиг, а после него настала очередь выхода Силье, и я поспешил удалиться. Было бы глупо случайно столкнуться с ней и похерить весь наш план.

Я бродил по городу наедине с собой. Вокруг было оживленно. Повсюду шли какие-то концерты, выступали в том числе и группы с песнями мамы. Среди них было несколько достойных, но никто не мог сравниться с Силье. Я был в восторге от фестиваля и раздавал автографы, пока у меня не заболела рука. Везде было многолюдно. Тарм никогда не наполнялся таким количеством радостных людей. Я гордился всем этим. Я сел на скамейку у городской речки и принялся восторженно глазеть на проходящих мимо. Я широко улыбался – наконец-то я был на своем месте – и даже начал насвистывать «С тобой», думая при этом о Марианне. Впервые за всю свою жизнь я напевал песню матери. Я закрыл глаза и впустил песню в себя. Открыв глаза снова, я увидел перед собой Карен и Кая, а одновременно – самую широкую улыбку, которую когда-либо видел.

– Что?

– Ты поешь, – удивленно сказала Карен.

– Нет, насвистываю.

– Николай, ты громко и весело поешь!

Я понял, что она права. Заблуждался я.

Народ смотрел на меня, и я покраснел. Карен наклонилась и нежно погладила меня по щеке. Едва она захотела убрать руку, как я схватил ее. Она испугалась – не потому, что это был я, а просто от резкости жеста. Кай сделал шаг вперед, но я поспешил сказать то, что должно было быть сказано. В этот момент моя радость была такой всеобъемлющей, что я не мог держать ее в себе.

– Я офигенно благодарен тому, что ты вмешалась в мою жизнь. Ты самый прекрасный человек, какого я когда-либо встречал, и я не знаю, где бы я сейчас был, если бы ты тогда не пришла со своим пирогом. Я так охренительно доволен, что даже пою мамины песни, и это, между прочим, твоя заслуга.

Я отпустил ее руку. Слезы радости хлынули у меня из глаз. Я пытался сдержаться, но не получалось. Карен стояла передо мной потрясенная, а потом тоже начала хлюпать.

По рассказам Йеппе и Марианны, Силье выступила отлично. Она нервничала и была достаточно сдержанна, но все песни исполнила очень хорошо. Велик, который видел их выступление в конгресс-центре Хернинга, сказал, что это лучшая кавер-группа.

Свищ объявился в пятницу накануне фестиваля, он прихватил с собой мелкую зеленоволосую подружку. Она была довольно миленькая, но наивная и воспринимала все происходящее как какой-то китч. Она громко захохотала, увидев улицы, наводненные пьяными ютландцами, хлопающими в такт музыке. Мы старались не обращать на нее внимания, но все же ее бегающие взгляды и диковатый смех немного раздражали. Вечером, после «наискучнейшего концерта», она принялась пародировать пару, танцующую в самой большой пивной палатке. Все поняли, что она хотела изобразить тупого ютландца, но, к счастью, Свищ сумел за нее постоять. Чем глупее она себя вела, тем больше он был настороже. В конце концов ему удалось ее унять и усадить за наш стол. Карен, которая уже давно порывалась что-то сказать, наклонилась вперед и взяла ее за руки:

– Смеяться над другими людьми невежливо. Мне кажется, тебе больше не стоит этого делать.

Девушка примолкла, но потом извинилась и стала вести себя скромнее. Через некоторое время они со Свищом пошли танцевать.

Возникла немного неловкая ситуация, когда Свищ встретился с Великом, но лишь на долю секунды, а потом они горячо обнялись. Велик восторженно набросился на подругу Свища, назвав ее очаровательной. Ее еще никогда не называли очаровательной. Она не могла сдержать смех, когда Велик рассказал про происхождение шрамов у Свища на члене. А Свищ расстроился. Заметив это, она перестала смеяться и что-то тихо шепнула ему на ухо, после чего расстройство Свища тут же улетучилось. Я с удивлением окинул взглядом наш стол. Кай обнимал Карен, Марианна положила руку мне пониже спины, Велик прильнул к Йеппе. Я сидел за столом с людьми, из которых ни один не испытывал недостатка в любви. Я обернулся и оглядел палатку. Народ танцевал, пел, пил, целовался и смеялся. В тот вечер мы все танцевали под Поуля Кребса, который пел о том, что каждому из нас нужна вторая половинка.