Вика не смогла ему помешать – слабость и головокружение пока позволяли ей с трудом добираться до ванной комнаты и обратно, но и только. На все остальное сил уже не оставалось.

Да она и подумать не могла, что фон Клотц станет вытворять такое с долгожданным сыном, с главным его козырем в борьбе за наследство.

А когда через три дня смогла наконец присоединиться к прогулке, едва не убила самодовольно ухмылявшегося немца. Помешало только отсутствие автомата Калашникова под рукой и все та же осточертевшая слабость, благодаря которой фон Клотц справился с налетевшей на него фурией одной левой.

– Прекрати орать, Викхен, ты испугаешь моего сына.

– Во-первых, он не твой, а мой, – пропыхтела Вика, отчаянно трепыхаясь в той самой левой руке. – А во-вторых, пусти меня, придурок! Ты совсем свихнулся! Сам вон в свитере стоишь, а ребенок голенький! Он же заболеет, воспаление легких подхватит! Пусти! Пусти меня, сволочь!

– Я же сказал – не ори! – прошипел немец, до боли стиснув руку девушки. – Иначе в следующий раз будешь гулять отдельно. И вообще стану пускать тебя к сыну только на кормление!

– Не получится! – мстительно улыбнулась Вика.

– Это еще почему?

– Потому что мальчик тебя терпеть не может, если ты еще не заметил. Он сразу начинает плакать, едва ты его на руки берешь. И успокаивается лишь после того, как ты оставишь его в покое. И прислужников твоих он на дух не выносит, Помпон признает только меня!

– Прекрати называть его этой собачьей кличкой! – вызверился фон Клотц (Вика наступила на самую больную в данный момент мозоль – ребенок действительно заходился от крика, стоило «отцу» взять его на руки). – У моего сына есть имя! Прекрасное немецкое имя – Вильгельм!

– Ага, прекрасное, – фыркнула Вика, – Геля!

– Нет, Вилли. Но это в крайнем случае, ребенок должен с младенчества впитывать аристократизм! И отзываться только на полное имя!

– Помпошка тебе не губка, чтобы всякую гадость впитывать! Да пусти же меня! Фашист проклятый! Как можно так издеваться над сыном?!

– А с чего ты взяла, что я издеваюсь? – перешел на раздраженный ор немец. – Ты что, слепая? Или действительно дура? Ну посмотри же, ему нравится! Вон, довольный какой лежит, гулькает что-то, улыбается. Посмотри, посмотри, истеричка!

Малыш действительно улыбался. И ему действительно нравилось лежать вот так, без стягивающих пеленок, на свободе, размахивая ручками и ножками.

И довольно прохладная пасмурная погода не доставляла мальчику ни малейшего дискомфорта.

– Ну, видишь? Вильгельм сам прекрасно знает, что ему необходимо, так что успокойся и не вопи больше. Тем более что лежит вот так сын совсем недолго, сегодня, к примеру, это будет десять минут, а начинали мы с пяти. Когда погода улучшится до комфортной температуры, Вильгельм будет гулять только обнаженным.

– Ладно, Помпошка, – улыбнулась Вика, с нежностью глядя на бодрого малыша, – закаляйся. Это действительно может пригодиться.

– Я, по-моему, только что велел тебе не называть сына этим дурацким прозвищем!

– Веле-е-ел? – усмехнулась девушка. – А мне плевать на твои веления, понял? Придуркам своим приказывай!

– Что-то ты расхрабрилась больно, – холодно процедил немец, отталкивая Вику от корзины с ребенком. – Или решила, что, родив мне красивого здорового сына, автоматически получила индульгенцию? И я возьму тебя в Германию? Тогда ты еще глупее, чем я думал.

– А тебе в любом случае придется либо взять меня с собой, либо оставить здесь сына.

– Ты снова намекаешь на странное поведение Вильгельма? Ничего, это пройдет, мальчик привыкнет. Он просто боится мужчин с их громкими грубыми голосами. Еще пара дней, максимум неделя, и Вилли будет мирно спать на руках у своего отца.

– Он никогда не будет спать на руках у своего отца, – еле слышно произнесла Вика, отвернувшись.

– Посмотрим!

Но и три недели спустя отношение ребенка к «отцу» не изменилось. Причем к Прохору и Василию, изредка появлявшимся в поле его зрения, мальчик уже относился гораздо лояльнее. Во всяком случае, в истерическом плаче больше не заходился, реагируя на приблизившуюся мужскую особь не больше, чем на пролетевшего мимо жука. Маячит что-то – ну и ладно.

Но стоило появиться «папаше», как лобик малыша морщился, тонкие брови сходились в одну линию, а в серебре глаз мелькало странное выражение, очень похожее на ненависть.

Скорее всего, Вика просто проецировала собственные эмоции на Помпона, у трехнедельного младенца нет и не может быть никаких других чувств, кроме чувства голода и дискомфорта, на которые надо реагировать плачем.

А значит, присутствие фон Клотца просто-напросто причиняло ребенку физический дискомфорт. Запах не нравился, к примеру.