— Мне не больше других надо. Своих забот хватает. Вчера отца в больницу положил. Опять захандрил. Тяжело ему без матери. Никак не может свыкнуться, что ее нет. Все зовет. Даже во сне. А целыми днями как потерявшийся, беспомощный ребенок. Хуже Ксении. Ни накормить, ни уложить его не могу. Жить не хочет. Говорит, смысл в ней потерял и тепло. Я уже что ни пытался сделать. Предлагал на курорт. Ни о чем не желает слышать.

— Одного его нельзя оставлять, — заметил Егор.

— Ты же знаешь, его все раздражают. Когда мы дома, он не выходит из спальни. Закрывается и никого не может видеть. А когда ложимся спать, он выходит, попьет чаю. Но знаешь, наливает два стакана сразу. Себе и матери. И разговаривает с ней. Тихо, вполголоса. Когда спрашиваю, с кем говорит, он даже удивляется, что не слышу ее голос и не вижу ее. Наверное, уходит старик мой, — вздохнул Максим.

— Относись к этому спокойнее. В его возрасте немудрено иметь свои странности, — ответил Егор.

— Знаешь, они берегли меня. И о Колыме старались не говорить. Я лишь иногда натыкался на фотографии. Особо одна удивила. Стоят два скелета в телогрейках. Плечами друг к другу прижались. Спросил у отца — кто это такие? Он и ответил, что это они с матерью на Колыме. В пору любви. Я ни ушам, ни глазам не поверил. Кому там любить? И кого? Отец понял. И говорит мне: «Это вы не знаете, что такое любовь! Потому что признаете лишь грубое — плотское начало. А мы любили сердцем! Через снега и Колыму, через саму смерть. Даже она не сумела разлучить нас. И мы опять вместе…»

Максим умолк. Кузьма впервые за все годы увидел слезу, сверкнувшую на щеке зятя. Он молчал. За столом было тихо так, словно сидевшие за ним боялись спугнуть то, о чем услышали.

Лидия, уложив детей, робко подсела к столу.

— Ешь, Степановна! Не смотри на нас. И не жди приглашений. Держись свободнее. Вживайся. Авось привыкнете друг к другу, — предложил Кузьма.

Максим, довольный тем, что бабе удалось уложить Ксюшку, перестал язвить и насмешничать. Обратился к ней спокойно:

— Завтра на базар съездим, продуктов возьмем. Сама выберешь все, что нужно. И тряпок для тебя. Чтоб нужды в них не было.

— А дети с кем останутся? — растерялась Лидия.

— С Женькой. Он на это время заменит.

Кузьма понял, что бабу в доме восприняли. Решил покинуть детей, уехать в стардом, стал собираться. Но Максим, заметив, предложил подвезти.

— Оно, конечно, не мешало б тебе остаться. Да только, как вижу, ничем к дому не привязать. Тянет в курятник. Не иначе зазноба там заждалась. Старая метелка. С ней в самоволку не сбегаешь. Когда познакомишь? — подначивал зять.

— Угомонись, трепло! — злился Кузьма. И вскоре вышел из дома, сел в машину.

— Ты, дед, не кипи на меня. У самого на душе кошки скребут. Если и я начну прокисать, совсем плохо дело будет. Держаться надо из последних сил. Как мои старики. Иначе не выдержали б, не дожили б до дня нынешнего. Хотя и не стоило ради него стараться. Все верили в лучшее. А где оно? И уже не будет. Не верю и не жду. Когда теряешь надежду, ничего впереди не остается. Только мрак. А в нем сплошной холод и страх, — завел машину и поехал.

Кузьма вышел из машины у ворот стардома и тут же увидел старика, одиноко сидевшего на узлах. Он дрожал осиновым листом и пытался согреться дымом сигареты.

— Чего это ты тут торчишь? Отдыхаешь иль ждешь кого? — спросил Кузьма деда.

— Кой отдых? Сидю вот! Жду, когда мне место ослобонится. Директор сказал, некуда меня приткнуть, — вздохнул он горько.

— Это верно. Нет местов. Ждать долго придется. Может, месяц иль два. Не одюжить тебе у ворот. Вертаться надо. К своим…

— Куда? К кому? Нет никого у меня. В цельном свете — единой душой маялся. А сродственники, вишь, среди ночи взашей вытолкали. В обрат не примут ни в жисть. С тем и выкинули, чтоб боле не свидеться. Не к кому мне ворочаться. Стало быть, такая доля моя — под забором сдохнуть. Жить не пущают, може, хоть зароют, когда отойду. Не станут переступать. Сродственники лишь на свалку свезут. Хоть теперь и это едино! Уж скорей бы конец…

— Где ж родня твоя?

— Не дергай душу, мил человек! Она и без того болит, — отвернулся дед, простонав жалобно.

— Не сидеть же здесь? Неужель совсем негде дождаться?

— Каб было где, не торчал бы тут кочкой.

— Давай вставай! Пошли ко мне! — увидел трясущуюся голову, дрожащие плечи, вспомнил, как самого выгоняли из дома среди ночи. — Пошли! — взял один из узлов. И повел старика к себе, чертыхаясь по пути. — Как зовут тебя?

— Микита! Ильичом звали промеж людей. Нынче и этого не осталось. Все растерял, милок. Вся жисть как пыль развеяна по ветру, — вошел в комнату, тяжело переступив порог.