Морару шагнул вперед и, понизив голос, четко сказал, глядя прямо в глаза хозяину:

— Это… типография! Типография, печатающая газету. Коммунистическую газету! В ящиках шрифт, в свертках — экземпляры последнего выпуска, которые сейчас все честные румыны ждут с нетерпением… Случилось так, что некуда было девать типографию — и пришлось оставить ее в машине. Вот и все. — Морару бросил взгляд на дверь и добавил: — Да, все! И этого я не собираюсь отрицать ни в сигуранце, ни в трибунале, ни даже на том свете!.. Я коммунист! И теперь, господин профессор, вы можете вызвать полицию… если еще не успели этого сделать…

Профессор молчал, с изумлением глядя на своего шофера. Потом он прищурил глаза, потрогал свои пушистые седые усы.

— Да-с, вы мне сочинили про течь в водяной помпе, про свою болезнь. Но помпа цела, и вы, что я могу засвидетельствовать, совершенно здоровы. Поэтому разрешите мне не поверить тому, о чем вы сейчас так, с позволения сказать, артистически рассказывали… Да-с…

Морару смутился.

— У вас, господин профессор, конечно, есть основания так думать. О помпе и о болезни я солгал — другого выхода не было. А то, что вы мне сейчас не верите… — и он развел руками.

— Впрочем… Разрешите, сударь, мне самому убедиться… Вы сказали, у вас там газеты? Так-с?

— Да, газеты.

— Так вот, господин Аурел, извините-с, но я попрошу принести мне один экземпляр. Хочу лично убедиться! Да-с…

Морару еще не совсем понимая, зачем профессору газета, быстро вышел из комнаты.

Однако Букур тут же спохватился: возможно, у шофера где-то хранится экземпляр такой газеты, но, может быть, вовсе не в тех свертках, что лежат в его машине. И когда Морару уже спускался по лестнице, до его слуха донесся голос хозяина:

— Одну минутку!.. Я пойду с вами… Подождите.

Морару остановился. Профессор явно волновался: несколько раз он совал руку мимо рукава пальто, шляпу надел задом наперед, а кашне небрежно накинул поверх…

В гараже Морару бережно достал из свертка газету и протянул профессору. Тот взял ее в руки, понюхал.

— Совсем свежая… Люблю запах типографской краски… — Он нащупал в кармане очки, надел их и вполголоса прочел: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Калитку вы хорошо заперли? — заговорщическим шепотом вдруг спросил он, отрываясь на минуту от газеты.

Морару внимательно смотрел на своего хозяина и, казалось, не слышал вопроса. Букур поднял брови.

— Проверьте, проверьте, пожалуйста, — он подошел поближе к лампочке, висевшей над верстаком, развернул газету — она была небольшого формата — и стал читать. Иногда он чуть заметно кивал головой, как бы соглашаясь, иной раз хмурился и наклонял голову набок, словно удивлялся чему-то. Читал он долго. Казалось, старый профессор нашел в этом листке, напечатанном на шероховатой оберточной бумаге, без сенсационных сообщений и громких заголовков, что-то чрезвычайно важное и нужное.

А Морару молча стоял и не сводил с него глаз…

Кончив читать, профессор медленно сложил газету, опустил голову и глубоко вздохнул. Немного спустя он обратился к шоферу:

— Но вам, господин Аурел, я все-таки не прощу!.. Слова хозяина ошеломили Морару. Сердце лихорадочно забилось, к лицу прилила кровь. Неужели профессор прочел газету, выведал все, что хотел, и теперь… Он не находил слов…

А профессор с тем же суровым выражением лица положил газету на верстак, снял очки и повторил:

— Да, не прощу!.. Такие вещи не прощаются! Вы понимаете? Вы предложили мне вызвать полицию!.. Это прелестно! Отрадно слышать, что вы меня сочли способным на донос!..

Морару что-то невнятно пробормотал — он совсем растерялся.

— Нет, нет… простите, но я оскорблен и будь я помоложе и… так сказать, в другой обстановке, вызвал бы вас на дуэль! Да, да сударь!..

Морару облегченно перевел дыхание. У него было такое ощущение, будто лопнул обруч, сжимавший его грудь и мешавший дышать… Ну и старик! А он уже не знал, что и думать…

— Да вы не ухмыляйтесь!.. Я говорю вполне серьезно!..

Морару пытался сказать что-то, но профессор и слушать не хотел:

— Одну минуту… Скажите, пожалуйста, сколько времени вы работаете у меня?

— Шестой год, — коротко ответил Морару, не понимая, к чему клонит профессор.

— Нет, ошибаетесь. По-моему, гораздо больше!

— Извините, господин профессор, но именно так. В августе исполнилось пять лет. Это я точно…

— Хорошо. Допустим, пять, шесть… все равно — и этот срок вполне достаточен, чтобы узнать человека. Значит, за пять лет у вас сложилось обо мне такое мнение? — Букур был всерьез огорчен.