— Что вы, господин профессор… Я как раз о вас самого лучшего мнения… Но… там наверху, когда я пришел, мне казалось, что все потеряно… Извините меня…

Профессор потер руки и, видимо, забыв, что он в гараже, принялся ходить туда-сюда, словно у себя в кабинете. Время от времени он приговаривал: «Вызывайте полицию! Гм… прелестно, что и говорить!» — Вдруг он остановился, нахмурился и сделал, жест, как бы приглашая Морару самого рассудить:

— Вот вы — коммунист… Так? Так. И, вероятно, уже не первый год. Значит, не мне учить вас. Однако ж вам, сударь, надобно знать людей, тем более тех, с которыми работаете, или, как скажем в данном случае, у кого работаете. Оттого я и говорю — непростительно, да-с, непростительно бросать мне подобные слова!

Букур явно разволновался. Он даже попросил у Морару папиросу:

— Дайте, дайте… Ничего, что дешевые. Хочется подымить… С двадцать четвертого года не брал табака в рот…

— Так, может, и сейчас не стоит? — спросил Морару, протягивая пачку «Месериаш».

— Ничего… Давайте.

Старик как-то неловко взял папиросу, закурил и закашлялся.

— Так позвольте-с теперь, господин Аурел, мне все же узнать, если можно, конечно, что такое произошло у вас? Почему вот этот «багаж» прекратил работу?

Морару замялся.

— Ждем помещения… Должны на днях подобрать подходящее место…

— А там, где прежде печатали, стало опасно?

— Да не совсем… Просто засиделись долго на одном месте…

— Ну, ладно. Меня это не касается. Как я понимаю, типографию вам девать некуда. Вот что плохо.

Профессор, задумавшись, прислонился к верстаку. Морару завязал в простыню пачку газет, закрыл дверцу машины и хотел было опустить на место капот, но увидел невредимую водяную помпу и, сконфузившись, нерешительно подошел к хозяину.

— Господин профессор! Вы уж меня простите… Я сам мучался, что обманул вас, но поверьте — у нас вот… — он провел ребром ладони по горлу. — Извините еще раз!..

— Это все мелочи, — профессор махнул рукой и озабоченно нахмурился. — Вам нужно помещение для типографии, а его, очевидно, нет.

— Пока что нет…

— Так-с, так-с, — тихо, почти про себя, произнес профессор. Он помолчал, затем, коснувшись рукой полушубка Морару, сказал: — Вот, видите ту лесенку? Там у нас подвал, вы знаете… Правда, он небольшой. Когда я строил гараж — думал использовать его под кладовую для автомобильного хлама. Кажется, уже при вас мы там держали старую резину и еще кое-что… Сейчас он пустует… Так может быть этот подвальчик подойдет вам? А?

Морару оторопел. Ну и день! Неожиданность за неожиданностью. И он взволнованно сказал:

— Помещение-то замечательное, но ведь рискованно, господин профессор… В вашем доме — подпольная коммунистическая типография!

Профессор небрежно махнул рукой: «меня, мол, этим не испугаешь», и, положив руку на плечо Аурела, спокойно сказал:

— Давайте рассудим… Вы взяли мою машину, погрузили туда вот эту штуку и возили ее куда-то. Но вы же меня не спрашивали! Так? Затем привезли все это хозяйство ко мне в гараж. Вы меня спрашивали? Тоже нет! Так? Так!.. Я ведь сегодня случайно зашел в гараж, хотел посмотреть, как утеплить его, чтобы вы не простуживались… — профессор сделал паузу и искоса посмотрел на Морару, оба рассмеялись… — Так вот, теперь продолжайте в том же духе и так же не спрашивайте меня… А подвал занимайте!..

Морару почувствовал, что у него защекотало в горле.

— Да… Я до сих пор ничего о вашей деятельности не знал и в дальнейшем знать не буду. А в гараж к вам обещаю больше не заходить… Но вы и сами будьте поосторожней. Да, да, сударь… И не смотрите на меня так, словно собираетесь объясниться в любви. А в качестве арендной платы за помещение… — старик поднял указательный палец, — будете давать свежий номер вашей газеты!.. Могу ее возвращать. Это уже как будет угодно!..

Морару схватил руку профессора и крепко ее сжал.

— Спасибо вам, господин… нет, разрешите… товарищ профессор!..

— Пустяки, пустяки, тайкэ Аурелиу, как видите, я не бессеребренник.

В последние дни положение Лулу Митреску неожиданно изменилось: ему удалось в каком-то кабаке обыграть в «чет-нечет» приезжего приказчика да еще «отхватить», как он выражался, целый комплект нестандартной экипировки. Это уже германское посольство позаботилось, чтобы его «доверенные» люди были снабжены вплоть до самых мелочей, начиная с костюма, пальто и шляпы и кончая дорожным несессером и бритвой. Однако это произошло после того, как Лулу пришлось преодолеть трудности, о которых он сам говорил: «Еле-еле выскочил, слово чести легионера, не вру!..»

И теперь, когда все это осталось позади, Лулу держался гордо: разговаривал лениво и небрежно, а садиться в трамвай или автобус уже брезговал — нанимал такси. Вообще он считал себя персоной, о которой известно не только советнику германского посольства и будущим руководителям страны, и уже помышлял о месте в истории легионерского движения… Плоховато, однако, все еще было с финансами: всегда не хватало. То, что иногда удавалось подцепить в карты или в «чет-нечет», он тут же, на второй или третий день, уступал с процентами новому партнеру. Это обстоятельство и вынуждало Лулу постоянно выискивать лазейки для получения ссуд. Его успокаивало сейчас лишь то, что в ближайшие дни намечалась длительная поездка по периферии, где он надеялся поживиться за счет провинциальных деятелей легионерского движения. Лулу не забывал, что этим он обязан шефу. Но мог ли он, облеченный таким доверием, подозревать, что участь его одно время была предрешена и что кое-кто из легионеров уже получил от Думитреску приказ, в какой именно части Дымбовицы надлежит выбросить его труп.