Чего я никак не ожидал, так это что корабль в самом деле начнет рассказывать, но он… начал.

Все тем же неторопливо монотонным голосом, но без этой безжизненности, а почти человеческим голосом поведал, словно самому вдруг захотелось поговорить, историю достаточно простую, но все равно страшную.

Зайчик и Бобик тоже слушали, во всяком случае Бобик время от времени настораживал уши и смотрел по сторонам, стараясь понять, откуда голос, а Зайчик очень быстро потерял интерес к монотонному рассказу и начал оглядываться с явным желанием сожрать что-нить металлическое, что плохо прикручено или криво приварено.

Холод волнами ходил по моему телу, а сердце то убыстряло бег, то замирало вовсе.

Я не на грандбагере, как полагал, а на скайбагере, транспортнике, совершающем регулярные рейсы на некую Базу, где его загружали, он перевозил сюда, а здесь разгружали.

Однажды прибыл, а здесь вместо привычных городов и заводов расплавленная земля, текут реки магмы, реки и заводы испарились, материки изменили очертания.

С тех пор он ждет.

Я проговорил потрясенно:

— Вот оно что… Ну, парень… ты дождался. Или ты девочка?.. В общем, ты мне нравишься, я буду о тебе заботиться. Я вообще люблю животных. Особенно крупных. Хотя и муравьев люблю. Ты можешь показать место, где мы сейчас?

На стене вспыхнула четкая карта участка планеты, поверх наложена масса разных линий, мигающим огоньком указана точка, где мы, но от нее тянется линия, назначение которой я не совсем понял, а когда сообразил, спину осыпало морозом.

То ли гравитация, то ли вращение галактики, но нечто смещает корабль на орбите, пусть на пару дюймов в год, но волосы встали дыбом, когда проследил взглядом за линией, прочерченной по карте земной поверхности, и попытался в уме сосчитать, сколько же прошло времени, как корабль прибыл и остался висеть в недвижимости, ожидая команды от погибшего в очередной раз внизу мира.

— Погоди-погоди, — сказал я с внезапным подозрением, — а ты… в самом деле… космический корабль? В смысле, говорю с самим кораблем?

Голос ответил так же ровно и бесстрастно:

— А с кем же еще?

— Да чутье у меня, — заявил я, — все-таки, как лингвист, я просто Паганини!.. И как-то говоришь ты не совсем, как Норберт Винер. Будто бы его тест прошел… Или то был Тьюринг? Что-то в тебе наглое такое, прям-таки человеческое…

Голос ответил так же ровно, но я уловил в нем скрытую насмешку:

— Похоже, ты в самом деле из Древних эпох, хотя в такое поверить просто невозможно. Как определил?

— Искусственный интеллект, — объяснил я, — должон быть весьма ровен и безэмоционален. В смысле, только лишь функционален. А ты, наглая морда, сидишь и похихикиваешь. Это нечто скотское, а значит — человеческое! Как тебе моя логика?

— Явно не машинная, — одобрил голос. — Хорошо, частично ты прав. В самом деле когда-то я слился с кораблем. Так было хорошо для меня и… для корабля. Конечно, от большей части меня пришлось отказаться, иначе бы я все быстро здесь разрушил… Потому не жди от меня чего-то, что свойственно тебе.

— Недюжинного ума? — спросил я хвастливо. — Великолепного стратегического видения перспектив и развилок вероятных сущностей?..

Голос проговорил почти с отвращением:

— Неужели и я таким был?.. Или это что-то… иное?

— Это то, — сообщил я, — что тебе отрезали по самые… ну, гланды. Юмор называется. Иначе бы ты для смеху мог бы с разгону врезаться в планету, выбрав мишенью, скажем, бордель. Чтобы посмотреть, как голые бабы по небу летят.

Голос сказал без паузы:

— Да, такое непонятно. Но я не жалею.

— Еще бы, — откликнулся я. — Отрезали бы мне гениталии, чтоб карьере не мешали, был бы только рад… потом, конечно. А сейчас любого разорву, пусть только предложит такую дружескую помощь, скотина!.. Ну ты вообще готов поднять железную жопу, или какая она там у тебя, и сдвинуться с места?

Он ответил без интонации:

— Не вижу смысла.

— Как? — изумился я. — Вот говорю тебе с позиций чистого разума, прям как Гегель… или не Гегель, неважно, Гегель вроде бы с разумом был не в ладах, критиковал за что-то, в общем, как Иммануил Кантер, поняло?.. В общем, так. Мы снова в который раз собираемся гордо и непреклонно наступить на технологические грабли точно так же, как раньше наступали на детские грабельки.

— Не понял, — ответил голос суховато.

— Мы возрождаем великие славные технологические традиции, — объяснил я. — Но теперь с традиций гуманизма и базовых либеральных ценностей. Это означает, что всех воспитаем такими трусливыми, что никто не то что воевать не захочет, а если даже увидит, как кто-то пальчик прищемит или даже услышит о таком чудовищном деянии, все вокруг будут в обморок падать в диком ужасе… Таким образом мы намереваемся избежать войн и очень заинтересованно достичь технологической сингулярности.