— Какого черта мы тут делаем? — спросил я.

— Натан, я тебя прошу: просто поговори с ним. У него большой опыт консультаций по преодолению горя.

— Преодолению горя? — насмешливо повторил я.

Уит встал в дверях, закрывая путь к отступлению. Мне захотелось двинуть его кулаком в живот.

В конце коридора появился Клайд Каплански. На нем были мягкие туфли на резиновой подошве и подвернутые брюки, лицо выражало дружелюбие и озабоченность.

— Привет, Натан! — поздоровался он со мной.

— Я не хотел бы сейчас ничего обсуждать, — заявил я.

— Через час мы вернемся, — сказала мать, не слушая, — и заберем тебя. Поедем обедать.

— Да-да, мы только поболтаем, — закивал доктор.

Он жестом пригласил меня пройти по коридору в его кабинет. При этом он не указывал направление пальцем, а держал руку так, словно собирался погладить собаку.

В кабинете стояла шведская дизайнерская мебель: раскачивающиеся кожаные кресла и молескиновая тахта.

— Присаживайся, — пригласил меня психиатр.

У него были густые, сросшиеся седые брови.

Я сел в кресло, удобно откинувшись назад.

— Ну что, — начал он, — не хочешь мне что-нибудь рассказать?

Я положил ногу на ногу и скрестил руки на груди.

— Например, про своего отца. — Каплански заложил руки за голову. — Ну и вообще, как ты жил эти годы? Последнее, что я слышал, — ты попал в страшную аварию на машине?

— Я занимался тем, что запоминал разные факты. Но теперь моя память, похоже, слабеет. Иногда я даже не помню, какой сегодня день.

— Память — вещь двойственная. Она может быть путем назад и путем вперед.

— Очень поэтично сказано. Можно использовать в качестве наклейки на бампере для людей с потерей памяти. Как поживает Дариус?

— Спасибо, хорошо.

— А вы помните эту научную викторину в седьмом классе? Скажите, вы понимали, что я знаю ответ на последний вопрос? Скажите честно.

— Я как раз не хотел с тобой говорить об этом, не хотел возвращаться к той злосчастной викторине. Но твоя мама считает, что тебе надо избавиться от психологического комплекса.

— Так все-таки вы знали, что я знал?

— Да, мы все знали, что ты знал.

— И значит, я мог выиграть у Дариуса!

— В тот конкретный день — да, мог. Но почему ты не хочешь мне сказать, на что ты злишься?

— А что вы хотите услышать? Ваши пациенты обычно рассказывают, почему они злятся на Бога и своих родителей? Я не злюсь. Больше не злюсь. Я жду.

— И чего ты ждешь?

— Знака, что начинается настоящая жизнь, — ответил я.

— Ты полагаешь, что эта настоящая жизнь может быть приближена твоим волевым усилием?

— Нет. Она сама придет.

— Это пассивная позиция.

— У меня много времени.

— Скажи, пожалуйста, ты следишь за незнакомыми людьми?

— Иногда да.

— А зачем?

— Шпионаж. Я шпионю за ними, чтобы узнать, почему они ведут себя так, а не иначе.

— А почему ты ведешь себя так, а не иначе?

— Это вас на психфаке учили таким вопросам? Спрашивать пациента, почему он ведет себя так, а не иначе?

Психиатр ослабил напор и откинулся в кресле.

— Ну вот, ты прибегаешь к агрессии, — сказал он. — Скажи, ты зол на весь мир потому, что твой отец тебя покинул?

У него на столе стояло небольшое деревце — бонсай. Я представил, как он подрезает на нем ветви маникюрными ножницами.

— Ты ведь никогда не соответствовал его ожиданиям. А как только у тебя проявились необыкновенные способности, он скончался. Я пытаюсь восстановить общую картину, используя сведения, полученные от твоей мамы.

— Хорошо, я отвечу. Я злюсь потому, что такие, как вы, раскладывают горе по полочкам на разные «стадии» и думают, что они что-то поняли. Скажите, вы когда-нибудь действовали спонтанно, без всякого плана?

— Да, бывало. И вообще, некоторые философы полагают, что в мире все случайно.

— Я думаю иначе, — сказал я. — Тут все хуже, чем случайно. Я думаю, этот мир устроен так в наказание нам всем.

— Ты действительно так думаешь?

— Как сказал, так и думаю.