Шрифт:
Хмурая Мастура неожиданно улыбнулась.
— По глазам.
— Очки не надо снимать, шляпа!
— И вы, молодой человек, который сказал «шляпа»… вы можете остаться?
— А вот я как раз не могу. У меня путевка. Деньги заплачены. Лететь надо.
Молодой человек в белых штанах побежал по трапу, но в дверях самолета стояла стюардесса:
— Дети сначала.
В толпе волновались:
— Зачем билеты заранее продают? Мы ночами стояли!
— Не продай их заранее, — ответила Мастура, — сегодня они, конечно, достались бы только детям! Правда?
— Девушка, а нам отметку сделают?
К ней, выбравшись из толпы, подошли два морячка, по виду узбеки. Откуда они в Ташкенте? Навещали своих, наверно, отпустили с корабля…
— Вас я не задерживаю.
Они пошептались между собой, подсчитали дни.
— Ладно, успеем. Мы остаемся.
— Возможно, сегодня будет дополнительный самолет. Еще один дополнительный. Обещали.
— Хоп.
— Катта рахмат.
Вот где ее надо было искать. А он… А он улетит сегодня!
— Прощайте, ребята! Купайтесь в Черном море и пишите письма домой! — Дети махали ей руками с трапа. И тот маленький мальчик-старичок махал. — Оставшихся прошу в первой кассе перерегистрировать свои билеты. Спасибо, товарищи.
Она повернулась и увидела Кешу.
Он стоял, держа чемодан, было ясно — ждал ее. Она помедлила и пошла к нему и сказала с удивленной улыбкой:
— Здравствуй.
— Здравствуй, — ответил он.
Тут вовсю заревели пропеллеры самолета, говорить стало невозможно.
— Пойдем! — крикнула Мастура и побежала, зажав уши, потому что загудели моторы другого самолета, они гудели со всех сторон.
За оградой, оставив позади этот гул, осмотрелись.
— Сесть бы… — сказала Мастура. — Всю ночь на ногах… Он поставил под кустом свой чемодан, чтобы она села, и она присела и похлопала возле себя по чемодану ладошкой, длинной, как лист подорожника, и Кеша сел рядом с ней и спросил:
— Можно, я закурю?
— Кури.
Она поправила волосы за ушами.
Он порылся в карманах, наконец разыскал сигареты.
— Улицу нашу развалило, — сказала Мастура. — Видел?
— Только качели на акациях висят…
Они умолкли, а громкий радиоголос, неживой какой-то и неумолимый, объявил о начале посадки в сибирский самолет. И Мастура глянула своими большими глазами в упор на Кешу.
— Я хотела тебя спросить…
— Что?
— Ты не улетал или вернулся?
— Вернулся.
— Почему?
Она все еще смотрела на него. И он смотрел на нее. Потом он отвел глаза, не выдержал.
— Да просто так, знаешь…
И поднялся. И почувствовал, что это последние мгновенья, которые принадлежали ему, чтобы сказать главное, чем он жил. Только что ничего не хотел говорить и уверен был, что не скажет. Только что вертелись на языке слова: вернулся из-за дома, — а сейчас забыл про дом, про все забыл, даже про то, что это последняя встреча, и сказал ей просто:
— Я люблю тебя.
Тогда она подняла глаза к еще серому, в рыхлом тряпье туч, небу, и кольцо ее сережки тускло блеснуло.
Наверно, шумели винтами самолеты, во все это серое небо грохало радио и мимо них, по сырому асфальту, тарахтели тележки с багажом, но он ничего не слышал. А она смотрела вверх. Про что она думала?
Наконец она боязливо, чуть заметно пожала плечом:
— А я…
Ну, он и не ждал ничего другого. Сказала же ее мать: «Она тебя не вспоминает». А сейчас она уйдет. Все.
И опять настала долгая тишина, в которую незаметно возвращались аэродромные звуки: и ноющее гуденье самолетных моторов, и хрип радио, и поскрипыванье чемоданов на багажных тележках.
Кеша вдруг улыбнулся.
— Ничего… Увидел, что живая… Повезло!
В конце концов, он ведь для того и прилетел сюда, чтобы увидеть ее.
Из-за ограды, из-за кустов, позвали:
— Мастура!
На летное поле снова вывели детей. Недовольный крик повторился:
— Мастура!
— Я пойду, — сказала она. — Дети.
— Иди, — сказал он.
— А ты улетаешь из Ташкента?
— Да.
— Счастливо тебе, — пожелала она, как тогда на улице.
Он смотрел, как она идет, и правда был счастлив, что видит ее, хотя понимал, что она от него уходит. Подошел к ограде и отвел ветку. Ветка оказалась колючей…
Мастура приняла свой отряд детей и повела к самолету. Разные города ждали ташкентскую детвору. Большие и маленькие. Мастура вела детей не оглядываясь, а он все смотрел, пока автопоезд с пассажирами не закрыл ее, и детей, и летное поле на миг, за который все потерялось. Пробежал и взлетел один Ил, затем второй…
Аэродромное радио уступило место городскому, чтобы передать будничное сообщение:
— Вчера — в который раз — Ташкент проснулся от сильного толчка. Был слышен подземный гул. Из-под ног уходила земля, смещалась мебель, падала посуда…