1830-х гг. было меньше женщин, владеющих магазинами, и деловых женщин, чем в 1780-х:

«Женщину исключили из новой демократии», — пишет она. Демократия означала геогра-

фическую мобильность, а также социальную и экономическую. Женщину же «заключили в

тюрьму», в «дом», в новую идеологию женской домашней жизни. Утверждение «маленькой

чудесной женской сферы» нуждалось видеологической поддержке со стороны рапсодической

поэзии и религиозных проповедей. Но мужское «освобождение» от дома частично оказалось

иллюзией, поскольку было одновременно и ссылкой. Уже в 1820—1830-е гг. критики

жаловались, что мужчины проводят слишком мало времени дома. «Отеческое пренебрежение

в настоящее время — один из самых обильных источников домашнего разлада», — писал

преподобный Джон Эббот в «Журнале для родителей» в 1842 г. Отец, «весь в спешке ради

своих деловых интересов, рано или поздно обнаруживает, что ему не хватает времени на

исполнение... своего родительского долга». В «Книге для отцов» (1834) Теодор Дуайт писал о

необходимости убедить мужчин вновь взять на себя свои домашние обязанности8.

Семья становится «приютом и убежищем от бессердечного мира», который великий

французский теоретик Алексис де Токвиль наблюдал во время путешествия по Соединенным

Штатам вначале 1830-х гг. «Лишенная своих производительных функций, семья теперь

специализируется на воспитании

186

детей и эмоциональном утешении, обеспечивая весьма необходимую святость в мире,

основанном на безличных принципах рынка», — пишет историк Кристофер Лэш9.

Конечно, идеология и реальность разделения сфер в середине XIX в. в Америке были в

значительной степени характерны для белого среднего класса, но именно эта идеология

пропагандировалась как норма и для всех остальных, как «американская» форма семьи.

Женщины рабочего класса и цветные женщины продолжали трудиться вне дома, в то время

как мужчины с готовностью делили с ними работу по дому и воспитанию детей, если не из-за

идеологических обязательств, то из экономической потребности. «Расцениваясь, скорее, как

работницы, чем как члены семейных групп, женщины из непривилегированных слоев

работали для обеспечения, поддержки, стабилизации и воспроизводства своих семей как в

публичной (производительной), так и в приватной (репродуктивной) сферах»'0.

Поскольку семья теперь была отнесена к области ответственности женщин, уменьшилась ее

значимость и ослабла степень интеграции в более широкие общности. Словно в качестве

компенсации за это изменение, символическая значимость семьи увеличилась. События,

которые раньше торжественно организовывались от случая к случаю, стали теперь рутиной

семейных праздников; праздники сообщества должны были стать домашними. «Семья» как

место идеализированной романтической тоски было изобретением XIX в., поскольку она

пыталась все же сохранить те ценности, которые на самом теряла безвозвратно. Историк

Джон Гиллис пишет:

«Когда мужчины работали дома, трапезы редко бывали приватными или даже регулярными.

Выходные выливались в общинные празднества и взаимное хождение по гостям, а не в

приватные семейные праздники с приготовленной для них домашней пищей. Неторопливые

часы обеда, проведение воскресного дня с семьей и воссоединение нуклеарной семьи по

большим праздникам, например во время Рождества, были изобретены лишь начиная с

середины XIX в.»11

Быстрая индустриализация американской экономики в десятилетия после гражданской войны

только укрепила эти тенденции. К 1890г. всего лишь около 1% замужних женщин работали

вне дома. Поскольку материнство все чаще рассматривалось как единственное «призвание»

женщины, важность отцовства преуменьшалась. «Муж и отец в семье среднего достатка,

проживающей в пригороде, — почти полностью вос-

187

кресный институт», — писал один автор в «Харперс базар» еще в 1900г. Статьи под

названием «Отцы, время вернуться в семью!» с определенной регулярностью появлялись в

популярных журналах. «Бедного отца оставили за дверью, — делилась своими наблюдениями