Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной
вернуться

Туманян Ованес Тадевосович
Шрифт:

1892

РОМАНС

Лились и означали грусть Ручьи тех глаз, тех уст напевы, Те слезы, павшие на грудь Прекрасной и печальной девы. Терпели губы тяжкий зной, Труд голоса душа творила, И, смело плача предо мной, Она со мною говорила. Мне речь ее была нова, И я был очарован ею. Ее последние слова Я повторяю как умею: «Ах, не могу я слёз не лить. Судьбы моей ничтожна малость. И лишь любовь… о, лишь… о, лишь…» И снова плакать принималась.

1892

ИЗГНАННИК Я, СЕСТРИЦА

Изгнанник я, сестрица, — с детских дней, Влекомый нетерпеньем и незнаньем, Бреду в страну неведомых теней, — Один, изгнанник. Былые дни и нынешние дни Мучительно влеку я за собою. Утомлены ходьбой мои ступни И сердце — болью. Я направляюсь в сторону беды, Чтобы очнуться, с горьким изумленьем, — Вдали родной земли, родной воды, — Больным оленем. Ты говоришь, что счастлив я вполне, Но не умею этого заметить, Что мне пора забыть о той стране И бег замедлить. Дитя мое! Тому свидетель Бог: Не так я подл, чтоб средь рабов растленных Вполне счастливым пребывать я мог В тюремных стенах. Утешиться меж прочими людьми — Я не имел ни помысла, ни средства. Свободное от веры и любви, Пустует сердце. Так, раненый беглец, бегу в туман, В грядущее, в угрюмую пустыню. Я все покинул здесь. Неужто там Тебя покину?

1902

«Сестра моя, иди своей дорогой…»

Сестра моя, иди своей дорогой, И пусть она окажется светла. Не улыбайся! Рук моих не трогай! Нет, я не друг тебе, моя сестра. Отвергнув путь, спокон веков известный, Тоской неодолимою дыша, Взмывая в небо, опускаясь в бездны — Скитается, безумствуя, душа. Нет рук таких и нет таких объятий, Чтоб удержать ее, остановив — Она не примет кроткой благодати, Умчась туда, куда влечет порыв. Быть может, в мире нет ее безвинней, Но сколько душ она сведет на нет, Пред тем, как в темной и глухой пустыне Она погасит свой опасный свет… Покуда не померкли и прекрасны Черты твои, покуда грусть остра, — О том, чтоб разминулись мы в пространстве, Молись, сестра! Молись, моя сестра!

1902

НАШ ОБЕТ

Мы дали обет, и верны мы обету, Нас тьма окружает и беды нас бьют, Но дорог нам свет, и пробьемся мы к свету, Пусть душные тучи дышать не дают! Огнем и мечом и потоками крови Судьба нас пугала, глядела черно, — Ни славы у нас, ни покоя, ни кровли, Но, чистое, светится наше чело. Изодрано в клочья священное знамя, Родная страна, как чужая страна, Сурово глядит, как идем мы, не зная, Какая нам завтра беда суждена. Пусть рок не допустит увидеть победу И в сумраке грозном ни проблеска нет — Мы дали обет, и верны мы обету, Взыскуя лишь света и веруя в свет.

1903

ЭКСПРОМТ

Святые отцы мои и господа! Я с Музой расстался — совсем, навсегда. Неужто и впрямь сочетал я легко Два слова, когда их друг к другу влекло? Вы думали прежде, что Муза и я — Две грани в любви одного острия? Но нет! Между нами зияет вражда, Святые отцы мои и господа. В разгуле политики и темноты Стою — с непреклонным лицом тамады. Но — Боже! — во мгле моего кутежа Вдруг память восходит, остра и свежа, И горестно я озираю края, Где странствует Муза и мука моя. В армянских горах, где чисты родники, Она углубила их плачем тоски, И в кровопролитье опасного дня Нельзя ей забыть иль увидеть меня. Но, если, отринув обман и дурман, Очнутся свободные души армян, И там, где бесчинствует мертвенный чад Воспрянет снегов и цветов аромат, И добрые люди, собравшись толпой, Воскликнут: «Безумец! Не медли и пой!» — Воскреснет мой голос и нежен, и скор, И сладок губам будет этот экспромт.

1915

«Явился из снегов, издалека…»

В. Я. Брюсову [164]

Явился из снегов, издалека, Призвал к величью духа и любви, И стала так чиста и глубока Надежда, овладевшая людьми. Средь скорби, увлажняющей глаза, Да будут наши помыслы чисты И страны согласуют голоса Под общим небосводом доброты. Пусть крепнут в сердце милость и добро. Совпав в пространстве и пропав вдали, Пусть люди помнят, что лишь им дано Явить собою нравственность земли. Уж если нам соперничать в борьбе, То лишь в одной: кто более других Выгадывает выгоду себе, Безмерно полюбив и одарив. И прав поэт, что предсказал нам бег Времён — в пресветлый и желанный век, Где человека любит человек, Где с человеком счастлив человек.

164

Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) — русский поэт, переводчик, критик, ученый.

1916

МОЯ ПЕСНЯ

Сокрыт в душе бесценный клад Любви моей — он щедр и светел. Эй, джан [165] , безмерно я богат. Как совладать с богатством этим! О дарованье, ты — не дар, Что выгадаешь и зароешь. Ты — разоренье, ты — угар, Ты — расточение сокровищ. Что делать? Мне неведом страх Пред вором, злом и крайним крахом. Но мысль — утратить дар утрат — Меня терзает темным страхом. Я так рожден! Я так богат! Я всё дарю! Я всем прощаю! И всё же — людям и богам Лишь их подарок возвращаю.

165

Джан (буквально: душа, тело) — употребляется как ласковое обращение в значении: дорогой, дорогая, милый, милая.

1918

ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД СИРИУСА [166]

Что, Сириус, в пути от мглы до мглы В уме ты держишь? Для чего минуешь Окружности вселенной и углы? — Так спрашивают бедные умы Земных существ. Зачем ты их волнуешь? Что, Сириус, ужель тебе легко Могущество всевечного движенья? И не чрезмерно ль то, что велико? Твоим лучам я отдаю лицо, И мой зрачок испытывает жженье. Ты умеряешь свой безмерный свет, Не потому ли происходит это, Что в небо смотрит каждый человек И столько зрений, обращенных вверх, Всё ж расхищают изобилье света? А сколько глаз ты знаешь! Сколько раз Тебе внимали пристальные очи! Но взор одних — уже давно угас, Другим — смотреть еще не пробил час: Их взор еще во тьме нездешней ночи. Кто первым увидал твой свет живой? Кем ты с земли впервые был замечен? Кто — с запрокинутою головой — Возьмет себе последний пламень твой, И — всё уже, и — любоваться нечем?.. Так в добрый путь, пресветлый чародей! Но, приближаясь к средоточью смерти, Поведай ей вопрос тоски моей: Как много взоров и судеб людей В твоем одном, в твоем прощальном свете?

166

Сириус — двойная звезда, самая яркая на небе.