— Да, не будем… Пусть… Мне надо к бабушке съездить. Она, наверное, еще не знает. Да и я тоже подробностей не знаю. А вы?

— В машине расскажу.

— Может, покурим, и вы расскажете? Это всего-то пять минут…

— Пять минут… М-да … — Свешников посмотрел в окно, по его лицу было ясно, что он то ли что-то просчитывает, то ли старается припомнить. — Порой пять минут кажутся целой вечностью, за них можно не одну жизнь прожить, особенно на высоте… Ну, да ладно, давай еще по 50, покурим и по коням…

— Вы, дядя Вова, прямо Достоевского цитируете. У него в «Идиоте» князь Мышкин почти слово в слово то же самое говорит…

— Быть может… А чего это ты Достоевского вспомнил? Любишь его?

— Не особенно. Только отдельные места…

— Ну, давай… Пусть их души попадут в рай, пусть им там будет тепло и уютно.

— Да… Пусть…

Вышли на балкон. Закурили. Утренняя свежесть потихоньку начала рассеиваться. Зачинался день, обещавший быть жарким. Быть может, даже знойным — на небе ни тучки, ни ветерка. «Небо свободно, путь открыт, — подумал Сергей, — вот бы и мне туда, вслед за ними, в занебесный платоновский мир, где обитает настоящая красота, где покой и радость навеки! Стоит только наклониться вперед…» Голову наполняла приятная легкость, все кружилось в вальсе, но уже не было понятно, что именно кружится — ни образов, ни воспоминаний — просто кружение, а чего — неведомо. И от этого было легко и спокойно, снова приближалась нирвана, но все испортило чье-то потряхивание…

— Сережа, ты меня слушаешь или нет?

— Да… А что?… — возвращаясь обратно, в грустную «реалите», откликнулся Костров.

— Я говорю, что надо жить, понимаешь? — во весь свой командный голос произнес Свешников. — Надо жить! У тебя все впереди. Поначалу будет тяжело, но поможем. Женишься вот…

— Да, разве я против… Конечно, буду жить. Все в порядке.

— Ну, и хорошо… А то смотришь наверх, будто там мёдом намазано, а ногами все к перилам тихонько продвигаешься… Не хорошо это, не по-христиански!

— Ну, дядя Вова, вам надо следователем работать с такой проницательностью… Но за меня не беспокойтесь, от суицида мне сделали прививку и мне эта болезнь не грозит… Вы лучше расскажите про аварию…

— Прививку? Что-то я про такие прививки впервые слышу. Это ты о чем, крестничек?

— Да это я о философии, конечно. Это так уж иногда выражаюсь… образно, так сказать… Мы ведь все философы любим поразмышлять, подумать о том, о сем… И вот когда я однажды спросил себя, — наверное, с год назад это было, — в чем состоит самое важное и главное из всего того, что я получил на филфаке МГУ, то с удивлением обнаружил, что это истина о любви к жизни. Она так примерно звучит: «Как бы не было тяжело — надо жить, жить во что бы то ни стало! А самоубийство ничего не меняет, ничего не решает!»

— Неужели там, в Москве, вас и этому учили?

— Учили, но не прямо, как бы между строк, и не столько педагоги, сколько сама философия…

— А я читал — кажется, в «Московском комсомольце» была статейка пару лет назад, — что среди студентов-философов уровень самоубийств в пять раз выше, чем в среднем по студенчеству. Почему-то тогда сразу о тебе подумал — ты тогда только-только на службу пришел…

— Да вранье всё это, дядь Вова! Поверьте мне — за пять лет, что я учился, у нас на факультете ни одного самоубийства, ни единой попытки суицида, особенно на нашем курсе!

— Ладно, верю-верю. Тебе — верю! Ну что, поехали?

— А как же про аварию? Не расскажете?

— Хорошо… Но только буду краток… Извини, если что… — Свешников набрал в легкие побольше воздуха и начал излагать. — Все случилось на 19-м километре Северного шоссе, около восьми утра. Водитель встречного «Камаза», дальнобойщик — мать его раздери — молодой к тому же… заснул он за рулем, ну, и вывернул на встречную в тот самый момент. А может и не заснул… Что-то верится с трудом, что именно заснул… Ни секундой раньше, ни секундой позже, а вот надо было ему именно… — и полковник смачно, с хлопком вдарил кулаком правой руки по раскрытой ладони левой, негодующе замотал головой, сплюнул и только потом добавил пару крепких нецензурных эпитетов.

— Понятно… Вы думаете, что это не случайно все? Все подстроено?

— Нет, не похоже. Но… поглядим… Так все нелепо, глупо… Такое стечение обстоятельств… Дорога-то почти пустая была!

— Раз стечение обстоятельств, значит, все было предопределено… И у меня были знаки…

— Знаки?!

— Да, были знаки… точнее, один знак, но пока об этом рано…

— Ну, говори, раз уж начал, — заинтриговался Свешников. — Говори, и поедем.

— Это долго и сложно объяснять. Сон я видел, и потом мама еще книгу читала…

— Что за книга?

— По искусству. Энциклопедия.

— По искусству? И что там про… — полковник снова замялся и вместо неприятного словечка из шести букв после секундной паузы только и спросил: — … про… это?

— Да как сказать… Ну, не совсем… не то, чтобы… скорее наоборот… Как бы про иной мир… В этой энциклопедии картина одна есть: облака, небо, пруд, девушки… еще кусты зеленые и деревья… И вот именно вчера вечером мама эту картину, похоже, и рассматривала — закладка как раз на этой странице лежала…