…Ритмично работают весла, поскрипывают уключины, волна шелестит за кормой. Едва различимый, надвигается на нас невысокий, заросший густым лозняком южный берег…

— Вылезай!

Выпрыгиваем на мокрый песок, тихо прощаемся с перевозчиками, шагаем вверх к беспокойно шелестящим на ветру кустам. И вдруг, не сговорившись, замедляем шаг. Останавливаемся, оборачиваемся назад. Там темнота и тишина. Только огонек бакена дрожит, переливаясь в воде, да слышны удаляющиеся всплески весел. На самом краю горизонта колеблется беспокойное зарево. И как напоминание об оставленных нами товарищах доносится неясный грохот взрыва.

— Это Перевышко рвет.

Один за другим мы снимаем шапки, вглядываясь в темноту.

— Прощай, Белоруссия родная! — говорит сибиряк Есенков глухим и торжественным голосом. И другие вслед за ним произносят слова прощального привета и благодарности: казах Даулетканов, азербайджанец Ильясов, осетин Доев, украинец Гудованый.

У меня клубок подступает к горлу, я молчу.

— Да здравствует Украина золотая! — продолжает Есенков и медленным движением надевает шапку.

— Пошли!

Оборачиваемся, а перед нами — на самом краю горизонта — неясное зарево. Здесь тоже борьба. Время не ждет. Скорее включиться в эту борьбу, скорее оседлать вражеские коммуникации, не допускать фашистские резервы к Сталинграду!

Мы идем по лесам и болотам, ничем не отличающимся от тех, которые оставили за Припятью, но облик деревень постепенно меняется: чаще и чаще мелькают среди серых бревенчатых домиков белые мазаные хаты, чистенькие, местами даже щеголеватые, с голубыми обводами вокруг окон, с какими-нибудь незамысловатыми петушками. У хат — палисадники. Цветов в них уже нет, только голые стебли и прутья, но все же они придают хатам более уютный, более ласковый вид. Внутри хат тоже все выглядит по-другому. Беленые печи и те же обводы, что и снаружи, — синькой по белому. У женщин вышитые сорочки, фартуки, расшитые петухами. У мужчин островерхие бараньи шапки. Так и у нас на Подолии ходят. И мягкая украинская речь… На каком-то хуторе, проходя мимо одной из хат, я услышал грустную и знакомую песню:

Нестерпимо захотелось снова увидеть, как сгибаются над прялками тонкие девичьи фигуры и кивают головами в такт песне. Сколько сразу нахлынуло воспоминаний!..

— Зайдем, что-то пить хочется.

…Но и здесь, как в Белоруссии, уныло шумит под ветром мокрый осенний лес. И так же, как там, не только осенняя печаль слышится в его шуме. Сознание того, что и эта земля придавлена фашистским сапогом, не оставляет нас ни на минуту, и от этого еще грустнее становится песня осеннего леса.

Перепадает снежок. Утром подморозило, а днем опять хлюпает под ногами талая слякоть.

Завтракали в деревне. Расспрашивали крестьян. Хотели неожиданно порадовать их наступлением, но они уже знали о нем… Откуда? Оказывается, ковпаковцы сказали. Значит, тут бывают ковпаковцы! А недалеко от Ровно — партизанский отряд Тимофея (под этим псевдонимом, я уже знал, скрывается полковник Медведев). И еще о некоторых отрядах слышали мы от крестьян. Значит, много партизан. А ведь Батя посылал нас на пустое место!..

Среди дня вышли к старой советско-польской границе и здесь остановились передохнуть. Между двумя стенами леса — просека метров пятнадцать шириной. Посредине — линия полосатых красно-белых столбиков, на одной стороне надпись «СССР» и наши эмблемы, на другой — польские орлы. Столбики эти кое-где покосились, подгнили, а в некоторых местах их почти скрывают густо разросшиеся кусты.

Параллельно столбам — старые тесовые кладки; по ним, должно быть, ходили наши пограничники. А сейчас партизаны уселись на этих кладках, на грудах валежника, на сухих стволах деревьев. Закурили. Разговорились. О наших будущих делах. Снова вспомнили Белоруссию. И тут Есенков, пуская из-под усов дым, сказал:

— В Белоруссии был у нас комиссар. Немцы знали про комиссара Бринского. Гонялись. Искали… А пускай они его и теперь ищут и дальше будут искать… А?..

Он оглядел всех и на меня глянул, хитро прищурив один глаз.

— Пускай ищут. Будто бы комиссар Бринский так и остался в Белоруссии… А у нас здесь будет уже не комиссар, а будет… Ну, пускай будет у нас дядя Петя.

— Дядя Петя, — повторил кто-то, и, должно быть, это понравилось. Замысел сибиряка был понятен.

— Правильно!

— А как вы думаете, товарищ комиссар?

— Согласен, — ответил я.

— Ну, и фамилию надо этому дяде Пете другую.

— Украинскую… Ну Иваненко, что ли, или Петренко по отцу.

— Страшную надо, чтобы немцы боялись.

Анищенко предложил:

— Давайте по нашей профессии — Перевертайло, потому что мы поезда перевертываем.

— Это хорошо!

Командир отряда А. А. Анищенко