— Вы член партии?

— Нет, — ответил он, и при тусклом свете лампочки мне показалось, что смуглые щеки его, покрытые давно не бритой щетиной, покраснели. — Но я все равно коммунист.

— Как же это понять?

— А мы сейчас все за коммунистов. Немцы кричат, что они у нас всех коммунистов истребили, а коммунистов все больше становится. И еще больше будет. Их не истребить — силы такой нет. Но у нас есть и партийные: Леоновец, Нестерчук, Ососкало, который долго был в комсомоле. Они и организовали спилку.

— А где теперь этот Ососкало?

— Ушел с вашими людьми.

— С кем? Куда?

— Туда… — хозяин махнул рукой. — К Ковелю.

— Это что же — с отрядом Картухина?

— Кажется… Впрочем, я не знаю фамилии начальника. Такой молодой, здоровый.

— Ну а вы?

— Работаем… Но вы не сомневайтесь…

Он вытащил откуда-то из-под подкладки своего пиджака небольшой лоскуток белой материи и аккуратно разгладил его ладонями на столе. Это оказалось официальной справкой:

И подпись, которую я не разобрал, но догадался: «Ососкало», и даже печать этого подпольного союза.

Я продолжал расспрашивать. Оказалось, что во всех селениях вокруг организованы такие же подпольные группы — и в Высоцком районе, и в Домбровицком, и в Столинском, и дальше… Назначены специальные связные. Из деревни в деревню, из деревни в деревню («по цепочке», как сказал Андрей Легкий) любую весть донесут они до самого фронта и, если надо, за фронт. Из Вилюни уже пошла туда группа, возглавляемая Нестерчуком. А в другую сторону — связь до Житомирской области, где хозяйничают партизаны Сабурова. Благодаря этой связи организация узнает, что делается на свете, и притом узнает довольно скоро, и может свою правду, советскую правду, противопоставить геббельсовской печати и геббельсовскому радио.

— Вот, например, вы, может быть, еще не слыхали, что на Центральном фронте началось наступление…

Должно быть, он нарочно приберег эту новость под конец.

— Какое наступление?! — Я чуть было не выскочил из-за стола. — Как вы узнали?

Легкий, довольный эффектом, который произвело его сообщение, показал помятую бумажку.

— Вот у меня записочка. Получил по цепочке от Сабурова — у них там есть радио… Слушайте. В последний час. Новый удар по противнику…

И прочел со всеми подробностями сообщение Совинформбюро о прорывах немецкой обороны восточнее Великих Лук и западнее Ржева.

«…Освобождено свыше трехсот населенных пунктов… Разгромлено четыре пехотных дивизии и одна танковая дивизия немцев… Противник оставил на поле боя до десяти тысяч трупов солдат и офицеров».

Мы задержались в Жаденьских хуторах до рассвета, а потом, чтобы не подвергать излишней опасности гостеприимных хозяев, ушли в соседний лес. Отсюда мы должны идти «по цепочке», сопутствуемые связными «Пидпильной спилки», и первым нашим проводником вызвался быть Андрей Легкий. Чтобы не возбуждать подозрений, он не пошел вместе с нами, а выехал позднее на волах, будто бы за сеном.

Дошли до Хочинских хуторов. Отряд расположился в лесу, а я с Легким и еще двумя товарищами отправился, в деревню: надо было познакомиться со здешними подпольщиками.

Хата, в которую привел нас Андрей, была небогата и неказиста, но встретили гостей радушно. Хозяйка вынимала из печи большой чугун только что сваренной картошки.

— Кушать будете?

Мы отказались.

Зато ребятишки — их было очень много в этой хате — не заставили себя просить. И, конечно, им было мало этого чугуна. Следом за ним хозяйка выгребла целую груду печеного картофеля и, отсеяв золу в большом решете, тоже подала на стол.

В самом деле: как много детей! Я насчитал тринадцать, а за занавеской еще был кто-то, и в дверь заглядывала девушка и посматривала на нашего Дмитриева: он всегда привлекал внимание девушек. Как только справляется этот, по-видимому, небогатый крестьянин с такой семьей!

А он — мужчина лет сорока (звали его Антось) — улыбался, глядя на них и видя мое недоумение.

Я сказал:

— Семья у вас богатая. Знаете, как говорится, у нашего Омелечка невелыка семеечка. Тильки вин та вона, та старый, та стара, та дви дивки косати, та два парубка усати… И так далее.

— Да, богато, — ответил он. — Спать негде… Выдумаете, это все мои? Нет. Тут еще погорельцы, бездомные, кого немцы крова лишили. Так вот и живем одной семьей.

— Дружно?

— Дружно. Сами видите.

— А мужчина один?

— Один… Если вот этих не считать. — И он кивнул головой на копошившихся в хате хлопцев.

Позднее я довольно часто встречал такие же большие семьи. Разоренные фашистами люди находили приют у соседей или даже в других деревнях и жили, как правило, дружно, словно настоящая семья. Общая беда, горячая любовь к Родине и ненависть к врагу роднили людей.