Любава как окаменела. Рука регента на ее плече была все так же тяжела и даже еще тяжелее против прежнего. Вдруг пальцами он стиснул ее плоть и повторил:

— Ну что молчишь?

Герцог ослабил хватку и увидел, как бледные вмятины от его пальцев налились кровью и красные пятна запылали на нежной коже. Девушка пошатнулась и будто привалилась к нему в полубеспамятстве.

— Нежная, пугливая… — пробормотал он, взяв ее руку в свою ладонь и прикоснувшись к ней губами.

Он бы прильнул и к ее шейке, и к бледной щечке, и к губам… Но пока не желал. Не желал, пока не скажет она ему «да». А если скажет «нет», то прогонит он ее прочь с глаз своих и никогда более не посмотрит на нее, не внемлет ни единой мольбе, — он силен, любую страсть пересилит, — а этого ее Боратынского велит запытать до смерти.

Почувствовала ли она его, поняла ли мысли его?

— Да, — тихо сказала она, качнув головою. — Да…

— Славно, — удовлетворенно произнес он, поднявшись. — Ступай теперь. Дворецкий укажет тебе куда.

Регент, как и прежде, был холоден и расчетлив.

«Не может быть. Этого не может быть! — Любава подняла на него глаза. — Как он говорил, что любит? Как мог он так говорить, разве он чувствует что-нибудь?»

Она не верила собственным глазам. Но, может, это и хорошо? Может, это всего лишь слова и она останется в неприкосновенности? Или… Рука его, сжимавшая ее плечо так сильно, что оно болело до сих пор, жадные губы… Нет, он не был бесчувствен, он не лгал!

Любава поднялась. Так страшно ей в жизни еще не бывало. Дворецкий, который незаметно вновь появился рядом с ней, взявши ее почтительно за локоть, повлек за собой. Куда? Ей было все равно.

«Какая же я дурочка… — вертелось у нее в голове. — Какая дурочка…»

О чем она сожалела? За что корила себя? Не за то ли, что столь долго скрывала от Ивана, что она девица, не за то ли, что таила чувства свои?.. Для чего стереглась? Для кого?

Девушка послушно шла за своим поводырем, как слепая. Мысли постепенно отступили. Ей хотелось плакать, но она боялась. Наконец, путешествие ее окончилось в роскошно убранной спальной комнате. Дворецкий обещал прислать горничную, поклонился и вышел. Любава подошла к окну. За ним был внутренний двор. Прислуга шныряла туда-сюда, временами болтая и смеясь.

— А тетушкина карета давно уже уехала, наверное, — сказала она вслух. — Она же все знала…

Прошло около получаса. Любава все так же безвольно сидела у себя в комнате, не делая ни малейших попыток что-либо предпринять. В дверь заскреблись. Девушка повернула голову и равнодушно посмотрела на дверь.

— Да, войдите, — потерянно сказала она, полагая, что тут же увидит горничную.

Дверь тихонько приотворилась и в нее проскользнул человек.

— Федор! — ахнула Любава.

— Тише. — Тот приложил руку к губам, призывая к молчанию.

— Федор! Ты! Как ты здесь? — судорожно шептала девушка.

— Как-как… — бормотал кузнец. — Знамо дело как… Карету тетушки вашей проследил. А как увидал, что вы, мамзель, отсюда назад не поехали да пронюхал чей это дом, то тут уж… Не взыщите, барышня, а вы уж вовсе ума лишилась! — зло сказал Федор. — Ну для чего сюда притащились? Зачем тут остались?

— Федор, ты не понимаешь, — вдруг поникла Любава.

— Чего это я не понимаю? А ежели чего не понимаю, так разобъясни мне!

Девушка подняла на него глаза:

— Спасти Ивана Павловича может только герцог. Более никто. Его светлость пообещал мне, что… что Ивана… Ивана Павловича отпустят, — запинаясь, ответила Любава.

— Что?

— Да, отпустят.

— А взамен чего это его отпустят? Что вы тут наобещали? — с угрозой протянул кузнец.

— Ах, Федор! — Девушка досадливо всплеснула руками. — Оставь меня! Зачем ты явился? Чтобы меня помучить?

— Та-ак, — протянул он. — Ясно.

— Ну что? Ну что тебе ясно? — воскликнула Любава.

— Не кричи, а то услышат, — осадил ее кузнец. — Вы, стало быть, мамзель, взамен жизни господина Боратынского себя пообещали. Так сильно его любите, что ли? — неожиданно вопросил он.

— Да, — покраснела Любава.