— Странно, однако, что герцог так… так к вам воспылал, — заметил Федор. — Не с первого же взгляду… Видал он вас раньше, что ли?

— Да где?

— Вот и я думаю — где? Не в доме ли почтенной вашей тетушки, госпожи графини?

— Да как? Разве он бывал там когда?

— Бывал не бывал, что мы знаем?

— Ну так и что?

— А то, что госпожа Болховская будто специально все устроила. И обстоятельства так сложились, что вы в лапы герцога попались, сестрица. Да так попались, что и захочешь — не уйдешь, вона как вас крепко захомутали.

— Не может быть, — прошептала Любава.

— Отчего же не может быть? Даже очень может быть. И господин Боратынский нонеча в тюрьме отчего? Оттого, что кто-то его предал!

— Нет, нет! Это не тетушка!

— Ну может, и не она… Да только как ловко все обернулось — к полнейшей ее выгоде. Она теперь перед господином герцогом так выслужилась, что о-го! Теперь уже он ей должен за вас, Любовь Николаевна.

— Что же теперь делать? — Бледная, она сидела на постели и стискивала руки.

— Успокойтесь. Характер у вас решительный, время еще, быть может, есть, посмотрим…

— Какое время? Какой характер? Чем тут поможешь, если это ловушка? И ловушка преловкая…

— Расскажите-ка мне, Любовь Николаевна, что пообещал вам герцог?

— Что если… если… ну, не важно что, — покраснела она. — В общем, он отпустит его.

— Просто так? На все четыре стороны?

— Да, кажется, — пробормотала Любава.

— Хорошо. Пойду я…

— А как ты сюда попал, Федор? — спросила девушка.

— Обыкновенно. Прислуги в доме много, нашлось кому помочь… Так что вы тут пока ждите…

— Да куда же мне деваться?

— «Деваться», — сморщился Федор. — «Куда деваться»… Раньше надо было думать. Стало быть, я пошел, — насупился он. — Проверю, выпустили ли вашего молодца из крепости. А там, ежели его выпустили, видно будет.

— Что же тут поделаешь? Кто мы, и кто господин регент, — потерянно прошептала Любава.

— Ну погоди… там видно будет, — с этими словами Федор выскользнул из Любавиной комнаты.

— Барин, барин…

Солдат тряс Боратынского за плечо.

— Вставай, барин…

— Что? — Иван подскочил.

Как он умудрился заснуть? В крепости, в этом каменном мешке, в ожидании допроса и, быть может, пыток!

— Да, барин, — меж тем говорил солдат, который до того ни словом не обмолвился. — Да-а… Многих я видал, но чтобы вот так безмятежно заснуть. — Он удивленно покачал головой. — Будто не боитесь ничего!

— Да, не боюсь, — пробормотал Боратынский.

Он медленно сел и начал припоминать вчерашние события. Из маленького зарешеченного окна ярко светило солнце.

— Уж полдень, — продолжал солдат. — Хотя вчерась вы только часа в три ночи вернулись с расспросу…

Вчера, едва только он остался наедине со своим молчаливым охранником, Ивана одолели разные мысли. Сначала он размышлял о том будущем, которое уготовано ему в этих стенах, а затем… Затем он вспомнил ту, которую, верно, никогда больше не увидит…

Странная, странная и прекрасная девушка. Усевшись на свою жалкую кровать, он принялся вспоминать ее лицо, ее стать, ее милые манеры. Любава представала перед ним то в образе прекрасного юноши, с которым он так опрометчиво свел дружбу, то являлась пленительной и стройной красавицей, какой он увидел ее на балу. И в том и в другом образе она равно была хороша и неотразима, ибо, увидев ее и поняв, кто перед ним, он не смог устоять. Да и кто бы смог?

Сможет ли он теперь выйти на волю? И когда выйдет, сможет ли увидеть ее? Да что толку, подумалось, он-то влюблен, а она? Что заставило ее путешествовать в таком костюме? Скрывалась ли она от кого-нибудь, или на то были иные причины… Сомнения и ревность закрались в его душу. Что за тайный умысел был у нее? Что за разговоры вели о ней тогда на бале те двое повес?..

Но если продолжать думать в таком же духе и сомневаться, то добра не жди! Последние душевные силы пропадут, а силы ему теперь нужны, и немалые. Поэтому Боратынский отринул свои сомнения и стал думать только о счастье, которое живо рисовалось ему в воображении. Прекрасный образ, который был у него в сердце, дарил покой и манил несбыточной мечтою. Такие мысли успокоили и, наконец, навеяли сон на молодого человека. И во сне продолжал он мечтать, и ежели бы не солдат, то мечтал бы и далее.

— А что же ты заговорил? — прервал собственные мысли Боратынский. — Ты ж молчун? Тебе же говорить со мною не велено?