Теперь Максимов водил меня по пустому полю... Недалеко по-прежнему виднелся дом, похожий на казарму, палисаднички, сараи. Место было открытое, и к нам сразу набежали мальчишки. Максимов смотрел на них сердито: однажды из-за таких же вот сорванцов он сломал себе ногу. Он прыгал, а мальчишечья стая вопила, задрав головы: «Дяденька, падай, не бойся, мы тебя поймаем.»

– А я бы их в землю вбил, если б упал на них. Вот и пришлось последний десяток метров вертеться, нарушать все правило, чтоб только опуститься подальше.

Но тотчас переменил тему:

– Вы слыхали про «пристрелочный прыжок»? Это спуск в определенное место. Тут надо уметь учитывать всю разность течений воздуха. Ведь ветер не один! Тем, на высоте, их одновременно несколько, и все дуют в разные стороны... Помню утро: нудный тихий дождь, земли не видно за пятьсот метров. Собрались мы все под крылом самолета, соображаем, как быть. «Ну, Макс, будем прыгать?» Смотрю на умоляющие глаза Леонова и Волынова - им лишь бы прыгать! Отчаянные ребята. Полетели. Нашли в тучах дырку километрах в пятнадцати от города. А шли в сплошном дожде, аж темно в самолете! Из дырки отыскали ориентиры. Выпрыгнули. И очень стало неприятно: в густом дожде стропы видны, а купола - нет. Кричат друг другу, чтоб разойтись в этом тумане, не запутаться. Все-таки опустились где надо. Никитин обыкновенно выпускал их парами. А по способностям делил на пятерки. В первой пятерке были, помню, Гагарин, Титов, Николаев, Волынов и Леонов... Ну, после прыжков все ехали в гарнизонный душ. До обеда отдыхали. После обеда шли на укладку парашютов. Это довольно канительное дело. Скоро ребята научились укладывать не в парашютном классе, а на брезенте, на солнышке, и управлялись до обеда. После обеда - врачи. К четырем я снова подгонял автобус к гостинице: «Куда сегодня поедем?» - «На речку! В музей!» Они были дружными парнями...

...Юрий Гагарин потом скажет: «Лететь в космос было моим личным желанием».

Они все хотели лететь в космос! Их желания накладывались на стремление века, на приказ командиров, на тревожное ожидание жен, на восхищенное нетерпение друзей. Они знали, что их ждет. Хотели этого. И могли совершить.

Уверенность накапливалась с каждым новым рассветом, когда они гурьбой бежали на аэродром и прилаживали на себе бесформенные пока подушки парашютов. Она возросла в тот день, когда появился наконец припоздавший Быковский, первым прошедший искус одиночеством в сурдокамере. «Ну как? Как?» - жадно спрашивали его, обступив.

Максимов вспоминает, что тот отозвался с великолепной молодой беспечностью: «Да ничего. Чепуха. Отсидел, и все». И тогда внутренняя напряженность разрядилась вполне обыденно: ему стали жаловаться, что в городе скучно, свободного времени почти нет...

Наутро Максимов назначил Юрия подбирать чехлы. Подбирать чехлы, которые срываются с парашютов гораздо раньше приземления и разносятся ветром в радиусе нескольких километров, дело долгое и хлопотное - останешься без ног.

Гагарин и это проделывал расторопно, без досады. Он обладал столь ценным в человеке сочетанием юмора и серьезности: к своей работе он относился серьезно, но делал это необременительно для других, оставаясь в обиходе шутником и балагуром. Не было такого тяжкого дела, в которое он не привносил бы чуточку фантазерства и подтрунивания. Когда, казалось бы, его должны сломить горечь или утомление, он по-прежнему сохранял лукавую ровность в обращении.

Как-то, близко к концу парашютной практики, Юрий спросил мимоходом:

– Что это Хмара так нахмарился?

Фамилию Хмара носил завскладом, укладчик парашютов. Вид у него действительно был последние дни унылый и озабоченный.

– Худо, - отозвался Максимов.
– До зарплаты далеко, а дети захворали, оба лежат в больнице, и жена там при них. Передачи носить надо.

Юрий оглянулся на Титова.

– Быстренько подписочку?

Герман понимающе вытащил лист бумаги.

– Организуем.

Вдвоем они обошли всех парашютистов...

Собственно, в этом поступке не было ничего выходящего из ряда вон: все охотно пришли на помощь товарищу. Но неладное в выражении его лица первым заметил Юрий. И не отмахнулся от мимолетнего впечатления.

Проявляя сочувствие, Гагарин делал это с улыбкой. Он всегда предпочитал помочь человеку и развеять его, чем просто разделить уныние.

Еще раньше мне рассказывала саратовская учительница Надежда Антоновна Бренько, что, когда ее муж умирал в больнице, а у нее был урок в техникуме, она села за стол и горько заплакала. «Ребята, - сказала она, - Юрий Федорович больше не вернется к нам». Юрий Федорович Кузьмин, инженер-литейщик, три года вел в индустриальном техникуме специальные дисциплины, его любили и хорошо знали. Это к нему, больному, прибегали студенты вместе с Юрием в тесную комнатку на втором этаже скрипучего деревянного дома и играли на постели в шахматы...

При трагическом известии парни потупились, у некоторых на глазах выступили слезы. Класс наполнился сопеньем и всхлипыванием.

– А Юра?
– осторожно спросила я.
– Где был он?

– Юра?
– Она глубоко вздохнула, с трудом вырываясь из горестного воспоминания.
– Юра, конечно, у двери.

Оказывается, он незаметно подошел к дверям и стоял на страже, чтоб не заглянул кто-нибудь посторонний и не застал плачущую учительницу.

С годами Гагарин, вероятно, менялся во многом. Но одно оставалось в нем неизменным до последнего дня: отзывчивость и доброта. Сострадательный взгляд натерпевшегося с детства ребенка подмечал те мелочи, мимо которых беззаботно проходили другие.

– Мне самым главным, - сказал Максимов, - кажется не то, что Юрий выдержал испытание как космонавт - когда надо, мы, летчики, все выдержим!
– а вот что испытание славой достойно вынес, остался прежним, это, по-моему, важнее. И все космонавты потом держались так скромно, может быть, именно потому, что Юра задал им тон. Нет, народ его любит не зря. Он ведь должен был приехать сюда на первую годовщину полета. Как его ждали! Два дня школьники, студенты шли пешком из Саратова сплошным потоком к тому полю, где он приземлился. И люди шли, и машины ехали. В газетах писали, что собралось двадцать тысяч. Больше! Старушка Тахтарова, которая его первой встретила из космоса, лежала в больнице: так ее на те дни врачи отпустили. «Где же, - говорит, - мой сынок? Я пирогов ему напекла». Большое было разочарование, когда объявили, что не сможет он прибыть. И все равно до последней минуты верилось... Прыгают парашютисты; один виртуозно опустился прямо перед трибуной - ну все и закричали: «Гагарин! Гагарин!»