Только стемнело, на простыне чернотой проявилось пятно. К восьми оно доползло ото рта до овала ходившего ходуном подбородка. К десяти захватило разводом извив перевязанной шеи и вытекло каплей на кожу. Поддев пальцем кровь, я проверил догадку на вкус.

– Ты прокусила губу.

– Это чтоб не кричать, когда глохнешь от собственных криков, – объяснила она и сорвала с себя простыню. – Спасибо тебе за подарок. А теперь – извини. Я дико устала. Хочу принять ванну.

Она была очень спокойна. Меня это задело.

– Ты так говоришь, словно часто ему изменяла.

Она усмехнулась:

– Почти каждый день. Сколько будет за наши пятнадцать лет брака?

Я прикинул в уме:

– Приблизительно пять тысяч раз.

– Грандиозно. Жалко, не доходило до дела.

– Выходит, я первый?

– Тебе это льстит?

– Не после пяти тысяч раз.

Дарья пожала плечами. Я видел, что ей все равно. Выдержка не лица, а портрета. Права была Жанна – ни крапинки, ни морщинки, ни тени. Припухлость на нижней губе сойдет, если надо, за герпес. Прямо Снежная королева! Не лицо, а белая крепость из свежезалитого льда.

Оно оживало лишь в зеркале. Когда Дарья, выплыв лебедем из обмельчавшей постели, на хрустальных ногах прошествовала к трюмо, статуэткой присела на пуфик и подобрала скучающим жестом расческу, лицо ее преобразилось. Не гримасами – чем-то внутри, куда путь посторонним заказан. Можно сказать, что Дарья в своем отражении жила. Вне него застывала в посмертную маску. Вот отчего она закрывала лицо: не хотела встретиться взглядом с тем единственным соглядатаем, кому только и хранила по-настоящему верность и чьему взору вверяла свой подлинник. Получалось, овладел я сегодня не женщиной, а стылым, фальшивым подобием ее, которым она дорожила постольку, поскольку оно помогало ей прятать оригинал.

– Завяжи на ботинках шнурки и иди. Охраны не бойся: я им позвоню и скажу, что на первый раз их прощаю. Заодно пригрожу, что, если прошляпят вторично, пожалуюсь Марику. Встреч со мной не ищи. Пожелаю сама – откопаю из-под земли. Наташке своей передай, пусть не балует с огнем. Одно мое слово – и Лёня костер ее кровью потушит.

– А кто такой Лёня?

– Марклен. Он же Марик. Он же отец моей дочки. Четырнадцать лет. Амалию трогать не смей. Спасибо заранее за понимание. И остерегайся Клопрот-Мирон. Я могу ошибаться, но, по-моему, тебя она любит больше, чем ненавидит себя.

– С чего ты взяла, что она себя ненавидит?

– Бросает тебя в объятия злейшей врагини. Упаси тебя Бог показать, что со мной было лучше, чем с нею. Довольно, что я о том знаю.

Шагая пешком по промозглой Москве, я набрал Жанну, доложил, что задание выполнил. План сработал безукоризненно, если не брать в расчет зеркала и то обстоятельство, что с женой Мизандарова спать мне понравилось больше, чем с Клопрот-Мирон (проверено позже в ту ночь по горячим следам). И это притом что Дашка Московское Радио занималась любовью со мной без лица…

Почему ее так прозывают, я понял на следующий день.

С утра в нашей квартире не смолкал телефонный трезвон. Вся столица взахлеб обсуждала пикантную новость: у жены Мизандарова положительный тест на краснуху. Среди тех, кто мог с ней встречаться в последние пару недель (почитай, пол-Москвы!), затеялась паника. Громче всех били в набат старые девы и молодые беременные. Те и другие приводили тревожные цифры по врожденным порокам, напирая на катарактуи миокардит. Сильный пол с беспокойством ссылался на то, что эта зараза бьет нашего брата в основном ниже пояса.

Как назло, на вечер давался прием в Спасо-Хаусе. Не посетить посла США в его резиденции было дурно, но не более чем подцепить подлый вирус, да еще за пределами родины. Большинство приглашенных, сплотившись на почве патриотизма, решило дилемму в пользу домашней отсидки. Мы с Жанной накушались водки и отправились на прием.

– Что вынес, не таясь, на острие копья, нет смысла прятать от чужого чиха, – рассудила моя опекунша. – Занести врагу вирус – не вынести. Коли покроемся сыпью, так хоть прослывем героями у коммуняк.

Мы так надрались, что болтали с американским акцентом покруче хозяев. Учуяв наш разудалый амбре, супруга дипломата нервически сморщилась и переключилась на новых гостей.

Избегать нас у нее получалось недолго. Спустя час, заплутав в полупустынной гостиной, она набрела на нашу компанию. Находясь в растрепанных чувствах из-за постигшего раут фиаско, она шипела зрачками из-под расплавленных линз и глотала дрожащую минералку, рискуя вот-вот подавиться гордыней. Между нею и нашим весельем бултыхался студнем таявших льдов океан. Даже сквозь толстый туман, разделявший его берега, было видно, что кошелка мечтает удрать в казенную спальню, чтобы побиться в истерике. Но красноречие Жанны и моя обходительность творили в ту ночь чудеса, так что старушка отбросила вожжи и принялась нагружаться спиртным не слабее ковбоя в салуне, а под конец так расслабилась, что забыла ладонь у меня на бедре.