– Зачем врач, Томочка? Он глаза открыл. Он моргает. Все хорошо! Тазит совсем несильно его ударил. Я видел – я недалеко стоял.

Оказывается, где-то поблизости, за горизонтом, существовал и Алим Петрович Пичугин. Было даже слышно, как он дышит. Затем громкие шаги надвинулись с двух сторон, и две головы сомкнулись над Ильей сверху, заслонив люстру.

– Илюшенька! Сынок!

– Говорить можешь? Сесть можешь?

Илья немного поводил глазами. Затем он оперся на локти, привстал и огляделся. Он увидел себя уже без богатырских доспехов, в кабинете Алима Петровича.

Лежал Илья на том самом диване, где позавчера нашли предполагаемый труп хозяина. Персидский ковер еще не вернулся из чистки, но все прочее было на местах, включая губернаторский тазик и свежую розу в бокале. А люстра, если присмотреться, не такая уж огромная – чуть побольше ведра.

– У ребенка сотрясение мозга, – уверенно заявила Тамара Сергеевна.

Она стояла у дивана с пузырьком нашатырного спирта. Когда Илья болел, она всегда называла его ребенком.

– Какое сотрясение? – не соглашался из своего мягкого кресла Алим Петрович. – Откуда сотрясение? Тазит несильно бил. Я видел! Поверни голову, мальчик!

Илья повернулся.

– Болит?

– Кажется, нет.

– Вот видишь, Томочка! Крепкий твой сын, удалец. Завтра будет совсем здоровый. Премию получит, да?

Илья согласно замотал гулкой головой.

– Иди, Томочка, работай! Пусть Илюшка тут полежит. Мы с ним потолкуем.

– Ему нужен врач, – не унималась Тамара Сергеевна. – Он поедет сейчас со мной в травмопункт.

– Хочешь, Илюшка, в травмопункт? – вкрадчиво спросил Алим Петрович.

Илья помотал головой отрицательно.

– Видишь, Томочка! Иди работай, – распорядился Пичугин. – У тебя отдел стоит! А мы с Илюшкой тут будем. Надо говорить! Мужской разговор.

Когда Тамара Сергеевна ушла, Алим Петрович выбрался из кресла и сел рядом с Ильей, основательно продавив мякоть дивана своим тяжелым телом.

Илья не видел шефа с того вечера, когда Изора отравила чай, и даже не знал, что Пичугин в «Фуроре».

Сегодняшний Алим Петрович не хромал, как Анжелика, и лицо у него осталось вполне симметричным, но и в нем что-то тоже изменилось. Он не то чтобы осунулся, а потемнел лицом и поскучнел. Серый его костюм был, как всегда, великолепен. Галстук в розовую и мышиную полоску мерцал на груди и тонко гармонировал со всем нарядом, включая светлые туфли, виртуозно испещренные узором из дырочек. Лишь яхонтовые глаза Алима Петровича были сегодня неспокойны и меньше искрили, а на лбу обнаружилась складочка.

– Поговорим, Илюшка, – вздохнул Алим Петрович.

Ничего хорошего эти слова не обещали. Владелец «Фурора» устроился на диване поудобнее, и от него волнами ароматов так и покатили Париж с Миланом.

– Зачем, Илюшка? – с укором спросил Алим Петрович, склонив голову. – Только не ври – все равно правду узнаю. Лучше сам скажи, зачем драться полез?

– Когда?

– Сегодня. На акции.

– Я не дрался, – ответил Илья. – Даже пальцем никого не тронул! Я, наоборот, хотел, чтоб драться перестали.

– Зачем лез? Любишь ее?

В голосе Алима Петровича была такая мука, что Илья затрясся от страха.

– Кого люблю? – еле слышно пролепетал он.

– Анжелику. Любишь ее?

– Нет.

– Тогда зачем сейчас весь красный стал?

– Я просто не понял, про кого вы спрашиваете.

– А ты про кого подумал?

– Не знаю. Но Анжелику я не люблю, честное слово.

– Зачем лез?

Илья вспомнил брыкание Анжелики в железных лапах Лехи, вспомнил и ее распухший цветной бок.

– Мне не нравится, – сказал он, – когда бьют женщин. Так делать нельзя, особенно здоровенному качку вроде Лехи. Я просто не могу на такое смотреть. Жалко! Еще не могу видеть, как обижают слабых или животных мучают. Маленьким я видел, как топили котят. Такого я не выношу!

– Так ты ее не любишь? – снова спросил Алим Петрович. – Только жалко, и все?

– Жалко. Анжелика очень жалкая. И красивая.

Илья тут же понял, что зря заикнулся о красоте Изоры. Алим Петрович откинул назад свою идеально круглую голову и грозно воздел палец к небу:

– А вот красивых, Илюшка, никогда не жалей! Они не слабые. Не жалей их, просто бери. Они всех сильней! Ты знаешь: Анжелика мне в чай таблетку бросила. Я болел, чуть не умер! Меня рвало, а она убежала. И что? Я простил! Я люблю ее. Она белая, как снег, и горячая, как огонь. Она моя до смерти. Надо будет, убью, а никому не отдам. Ты зачем стал весь красный, когда я спросил? Не любишь Анжелику? А не врешь? Что ж тогда? Другую любишь?

– Да.

Илья решил, что безопаснее говорить правду.