— До свидания. Я спокоен. Скажите второй, что не зайду.

Дмитриев вышел и остановился на площадке лестницы меж вторым и первым этажами, рассеянно рылся в рукавах — искал шарф. Внизу стукнула дверь, но не входная, а где-то сбоку. В библиотеке. Послышались шаги и затихли — кто-то остановился, и вот уже в глухом кубе полутемного фойе, справа от лестницы, послышались голоса. Из того самого угла, где когда-то Дмитриев любил устраивать с друзьями перекур, забасил Фролов:

— Моли бога, говорю тебе по-приятельски, что хоть так обошлось. Теперь смотри, пропустишь вперед «Поляны» — не видать тебе не только наград, но и вовсе несдобровать! Понял?

— Ни в жизнь не пропущу «Поляны», — ответил хрипло Бобриков.

Дмитриев пошел вниз, заправляя шарф под куртку.

Не торопясь, нащупал пуговицу. Запел негромко привязавшийся романс:

Он увидел — оба стояли около лестницы. Фролов первый встретился взглядом с Дмитриевым и отвернулся.

— Еще поет, понимаешь, сволочь! — астматически хрюкнул Бобриков.

— Рано пташечка запела — как бы кошечка не съела! — успел бросить Фролов под самый дверной прихлоп.

«Может быть, и рано…» — невесело подумал Дмитриев, и снова ожидание чего-то тревожного — уже в который раз за последние дни! — закрадывалось в душу, вливалось в нее холодной массой, тяжелой, как ртуть.

Весь вечер Дмитриев просидел у Орловых. Погода радовала. Небо снова было чистым, звездным. Серп луны надумал показаться нынче над самым лесом и нацелился ползти выше, но самой большой отрадой было тепло. Несильный ветерок шумел в подступившем к старой школе перелеске, широко, истомно прокатывался по вершинам и, слабый, надолго опадал, будто набирался сил для ново го набега. Совхозный поселок за оврагом замирал За перелеском затихали последние голоса ребят после киносеанса, последние всплески девичьего хохота.

— Машину? Да стоит ли канителиться? Проводи лучше немного, надо размяться, — сказал Дмитриев.

Орлов, уже избалованный машиной, подумал немного, но согласился. Они договорились вместе пройти полдороги, дальше Дмитриев пойдет четыре километра до «Светлановского», а Орлов четыре — обратно. Дорогу разломили честно. Разговор почему-то не клеился. Дмитриев неохотно досказал о том, что было сегодня в райкоме, а сам все безнадежнее думал о прошедшем дне. Думы покрутились вокруг углубившегося скандала в районе, поднятого им, потом, по мере того как они уходили в лес, по скользкой дороге, ему все тяжелей и неотвратимей представлялась квартира, пустая от постели до кухонного стола.

Орлов загорланил на весь лес, но осекся, увидел, что этим не расшевелить приятеля.

«Во что же все это выльется? Должно же хоть что-то сдвинуться с места…» — думал тем временем Дмитриев.

— …тут я с тобой согласен. Совершенно согласен! — дошел до него голос Орлова.

— В чем?

— Да в определении: развитие — это спор по большому счету. Все правильно. Все по диалектике.

— Все по диалектике… Только у меня такое впечатление: погонят меня в три шеи по всем правилам диалектики! Очень уж не хочется Фролову лишаться такого надежного директора.

— А что высокое начальство?

— Они не ожидали столь необычного, что ли, вывода от меня. Ведь все претензии к Бобрикову лежат в плоскости, так сказать, нравственной, что ли… Тот же начальник управления, наш милый Фролов, не привык иметь дело с такой деликатной вещью, как человечность, психология и прочее, что делает человека человеком и руководителем. Потом, когда совхоз опустится, поймут, что дела плохи, начнут операцию. Директора уволят и многие годы станут создавать работоспособный, здоровый коллектив.

— На кой те черт понадобилось ругаться со всеми? Попросил бы переводку. Ну, не ужился — все знают его характер — и пошел бы в другой совхоз, хотя бы ко мне. Может, еще не поздно?

— Да уж куда лучше, Андрей, чем к тебе!

— Ну так и давай, бери прицел на меня. Хочешь, завтра позвоню первому? Скажу, так и так…

— Нет, Андрей! У тебя я уж не работник.

— Да почему?

— Потому что приду к тебе с перебитым крылом. Подранок — не борец.

— А тебе поза нужна: смотрите — я борец!

— Да иди ты к черту! Поза! — Дмитриев помолчал. Успокоился. — Недавно мать спрашивает у меня: «Делом ли занимаешься, сынок?» О как ставит вопрос!

— Ну, а ты?

— Не ответил я ей толком. Сказал только: будет людям от меня помощь — делом, не будет — не делом.

— Людям?.. — в раздумье переспросил Орлов. — А производству?

— Тьфу ты! И этот! Да неужели тебе не ясно, ведь ты же не Бобриков! Производство — это прежде всего люди! Лю-ди! Бестолковый твой кочан! И чем дальше производство будет усложняться, тем важнее будет значение человека! — прокричал Дмитриев на весь лес и едва не сорвал голос. Прокашлялся, спокойней закончил свою мысль: — Я же сегодня, сейчас только говорил у вас дома, как четыре оператора обслуживают в смену одиннадцать тысяч голов скота. Одиннадцать тысяч! А ну-ка, скажи мне честно: есть у тебя хоть пяток таких людей, которым бы сегодня ты мог доверить такое богатство? А?..