– Ловко. Армянина, случаем, не Геннадий зовут?

– Зовут изредка, - подтвердил мою догадку Марк Родионович.
– Чаще зовут армянином.

– И за чей же это счет бесплатное пиво гоняется?

– Интервенты, - головной вагон Владимирского поезда от ненависти дрогнул и сдал назад.
– Акционеры «Франконии». Пивное производство с молотка приобрели. Считай, задаром. Конкуренции здесь нет. Теперь мещан спаивают, чтобы экологическое равнодушие поддерживать.

В кабинет географии зашли Вьюн с Лаврентием.

– Погреться, - снимая форменную черную фуражку, молвил, точно извинился, Лаврентий.
– Вы пейте-закусывайте, господа интеллигенция. Мы у печки тихо присядем.

Застолье встретило извинение молча. Смолчать интеллигенции было о чем. Штык-юнкер славянского ордена равнялся для обитателей барака примерно гестаповскому начальнику где-нибудь в гетто.

– Присаживайтесь, - разрешил я за всю компанию.
– Угля совок подкиньте в топку.

– Что он делает здесь?
– тихо процедил Владимир, бессильно сжимая бесконечности в огромные кулаки.

– Караулит, - успокоил я собеседников.
– Я у них под домашним арестом.

Лавр, впрочем, демонстративно сел к обществу спиной и о чем-то увлеченно зашептался со служкой. Возможно, о преимуществах ближнего боя, или же об иных преимуществах, а только интеллигенция, выпив короткую серию из граненых стаканчиков, забыла о нем.

– Вернемся к молодежи, Виктор Сергеевич, - напомнил я Пугачеву.
– Черт с ней пока, с интервенцией. Что же, они перекокали друг дружку из-за маленького киоска?

– Не думаю, - Пугачев, однако, именно думал, закусывая рыбой.
– Автоматов системы Калашникова у них как-то сразу много появилось. На какие, вопрос, деньги? Через уголовников кто-то поставил. Тогда, как везде, раскручивалась приватизация комбината, производящего мочевину и прочие удобрения. Паны дрались, у мальчишек чубы трещали.

– А милиция?

– Смеетесь? Что районную милицию, что уголовников, разумеется, плутократы скопом приобрели. Щукин переживал. Это правда.

– И Геннадий, - вставил Марк Родионович.
– Армянин хотел прекратить это чудовищное кровопролитие. Запалил обмен валюты собственными руками. Я рядом стоял, когда его имущество полыхнуло. Какая-то бабушка злорадно крестилась тут же: «Красота! Армянина-то подожгли!». А он печально смотрел на полыхание, и одно только произнес: «Красота спасет мир».

– Значит, не спасла, - подвел итог Виктор Сергеевич.
– Мир наступил, когда почти все пали. Сколько мальчишек здесь похоронено за рекой. Почти все учились у Володи с Марком.

– А почему первая?
– спросил я у Пушкина.
– Полагаете, будет и вторая Паническая война?

– И скоро, - убежденно кивнул Пугачев.
– Именно скоро. Анархисты, я случайно подслушал на площади, обсуждали. Я уловил только «ан дер цвайтен криг». Через два дня? Через две недели? Этого я не разобрал.

– Вы и немецкий знаете?

– Только русский, да немецкий.

– А мне сказывали, будто вы специалист по угро-финскому языку.

– Суровая ложь. Мой отец штурмовал угро-финскую линию Маннергейма. Память о нем живет в моих сердцах.

Я обернулся к печке. За разговорами я не заметил, как ускользнули из учительской Вьюн с моим надзирателем. Я этого ждал, потому сразу же отметил событие граненым стаканчиком водки.

– Часто врете?
– я глянул на Марка Родионовича, закусывая.

– Часто, - сознался инвалид.
– Вернее, редко.

– Нога под «Нюрнбергом», или поглощена аномалией?

Головной вагон поезда низко рассмеялся.

– Ему ногу заводская дрезина отмахнула, - утерев слезу бесконечностью, сообщил Владимир Свеча.
– На день педагога задолго до интервенции.

На этом наше веселое застолье кончилось. Митя его закончил.

Вышибленная мощным ударом, дверь повисла на верхней петле, а затем и грянула на пол учительской. В пустые ворота влетели пятеро нападающих с клюшками. Все из команды анархистов. Капитан команды Митя, замыкавший штурм ворот, обогнул нападающих и поставил у ног моих стальную канистру.

– Гутен абен. Кто Пугачев?
– Митя осмотрел нас, как будто не знал он каждого, сидящего за столом, а знал он только свое дело.

Заметивши старенькую пишущую машинку в руках одного из нападающих, Виктор Сергеевич очень побледнел, метнулся к сетке с глобусом и начал ею размахивать

на все стороны.

– Жандармы!
– орал при этом Виктор Сергеевич.
– Каратели! Не пропадет мой скорбный труд! Оковы тяжкие падут!

– Вряд ли, - снимая перчатки, Митя криво усмехнулся.
– Это ваш скорбный труд?