– Тогда исполни до завтра полсотни тачек антрацита славянскими силами.

– Какой уголь? Какие тачки? Или совсем у вас камень вместо сердца?
– обиделся чувствительный штык-юнкер.
– Анечку надо выручать!

Мы с татарином переглянулись.

– Уголь крупный. Тачки любые. Камень вместо сердца у памятника Минину и Пожарскому на Красной площади. А Вьюна я выручу без твоих нравоучений.

Из плотного тумана внезапно выдрался катер на малых оборотах. Матвеев, давно истоптавший затопленные мостки, поймал брошенный конец, и обернул им причальную тумбу. Дюжина матросов армии спасения молча ссыпалась на мелководье. Последним покинул судно командующий Полозов.

– Ну, что там? Выдвинул Могила свои требования?
– приступил я к Дмитрию Кондратьевичу.

– Глухо, - поделился Митя результатами переговоров с беглым казначеем Славянского Ордена.
– Вы шпалеры чаще дилетантам раздавайте, ваше превосходительство.

– Учитывая фактор внезапности, Могила у тебя отобрал бы оружие? Просто из любопытства?

– Отобрал бы, - согласился Полозов.
– И у тебя бы отобрал.

– У меня бы он и без фактора отобрал. Какие требования?

– Перца хочет за Дарью Шагалову.

– Он всегда Перца хочет, - Глухих сплюнул под ноги точно в цель.
– Перец ему боевая жена.

– Отдашь?
– спросил я Митю.

– Отдам, - согласился Полозов.

– Еще что хочет?

– Как обычно. Водки шесть коробок, пива столько же, табаку, продуктов на месяц.

– На месяц. Долгожитель. За Анну Щукину что хочет?

– Морфий хочет. Морфия у нас нет, - Дмитрий Кондратьевич как-то замялся, пустяшное замечание Матвееву сделал. Наорал на экипаж. Порвался, было, сбегать за какой-то баклагой спирту, позабытой в недрах катера, да вдруг передумал, как-то успокоился и глянул на меня с каким-то отвращением и скрытым интересом. Как смотрят мальчишки на распухший труп голой утопленницы.

– Что еще?

– Ваше благородие хочет. Я возражаю. С тобой Могилу мы век из института не выкурим.

– Выкурим. Давай сюда его боевую подружку.

Митя кивнул своей армии спасения, тревожно внимавшей беседе начальников. Четверо отделились от общей группы, и пропали в косой штриховке дождя.

Минул час. Спасательный катер, помимо экипажа заправленный пассажирами, дрейфовал в стометровке от института, которого над водой остались последние три с половиной этажа. План освобождения заложниц мы с Митей обсудили еще на причале, ожидая доставки славянского унтера.

– Думаешь, поверит?
– усомнился Дмитрий Кондратьевич относительно слабого звена в операции.

– Надеюсь, - я передал Мите лимонку, оттягивающую карман моего дождевика еще с исторического похода на оборотней-ротвейлеров.
– С Перцем я сам потолкую. Гранату используй только, если Перец обломается. Вынесешь дверь, и дальше как повезет.

– Вы полны сюрпризов, епископ, - Митя тщательно осмотрел взрывной механизм и убрал его за пазуху.
– Себе оставили что?

– Оставили.

Катер слегка покачивало. Дождь по-прежнему шел умеренный и даже, казалось, ослабел. Видать, «Кениг-рей» взял паузу. Лучше бы долгую. Я смотрел на окна студии, глухо задернутые шторами. Настала пора спасательную беседу с военной женой альбиноса провести. Перец вопреки тому, что Митя известил его уже о выгодном размене, мрачнее тучи сидел посреди катера на груде оранжевых жилетов. Матвеев, переносивший из трюма и на бак продовольственные коробки, подтолкнул его коленом.

– Раскорячился, петух славянский. Тебе места мало?

Перец не двинулся. На обратном пути Матвеев сбил с него форменный головной убор.

– Сказано пересесть, шевели дуплом, тетенька.

Перец, видать, привыкший уже к издевательскому обращению в остроге, покорно перебрался на корму. Я подсел рядом, и выдал ему фронтовые сто грамм за сбитую фуражку.

– Вижу, ты рад переменой в судьбе.

– Отвались, бургомистр.

– Еще бы. Могила, считай, из пеньки тебя вытащил.

Перец, молча, проглотил плескавшийся на дне черпака разбавленный спирт.

– Если бы не Могила, тебя бы на плацу братья-славяне повесили. Тебя бы и раньше повесили за участие в мятеже. Скажи спасибо Дмитрий Кондратьевичу. Отбил он тебя у меня с Гроссмейстером. Поверил, что не пропащий ты урод. Убедил твою амнистию подписать. Но теперь все. Прощай амнистия.

Добыв из кармана формулы Тимура, я порвал их в мелкие клочья, и кинул за борт.

– Я же покаялся, - унтер посмотрел на меня глазами прибитой собаки.
– Я же отрекся, ваше преосвященство. Где справедливость?