Как только песня овладела вниманием присутствующих, Крепс сел рядом с Урусовой, спросил, усмехаясь:

— Как это вы разожгли его, княжна?

— О чем вы?

— Да о Вельчинском. Рожа у него горит, хоть портянки суши.

— Экой вы злой, Иван Иванович. Вас мачеха родила.

— Обиделись за мальчишку? Недурной малый. Пустяка не хватает: ума.

Урусова взглянула на расплывшуюся фигуру Крепса, заметила ядовито:

— Нехватка ума — не редкость. Но согласитесь, он строен, как тополь.

— Верно замечено: тополь. Ни плодов, ни тени.

Внезапно Крепс театрально рассердился.

— Жаль, что я не дурак и не нравлюсь вам.

— Не теряйте надежды, Иван Иванович, — прохладно улыбнулась княжна. — Что же касается Вельчинского, то ума у него не меньше, чем у других.

— Ум, возможно, и есть, но он им редко пользуется.

Почти механически отвечая Крепсу, Урусова тем временем думала о странном положении поручика. Им в отделении помыкали все, хотя он, кажется, не давал для этого никаких поводов.

Конечно, Николай Николаевич не хватает звезд с неба, он толков для пустяков, но именно это и есть его главное достоинство. С сотворения мира известно, что в каждой конторе есть пустяки, которые надо делать и которые никто не хочет делать. И вот тут-то Вельчинский незаменим, он с величайшей энергией занимается всякой мелочью и занимается без проволочек. Им помыкают, не рискуя получить сдачи, и при всем том поручик отзывается о начальстве в высшей степени благопристойно.

Таких людей обычно ценят, даже жалуют, называя ласкательными именами, как мальчишек.

Отчего же третируют Вельчинского? Ведь если убрать его из отделения, всю массу мелкой и грязной работы придется выполнять Гримилову, Крепсу, Чубатому. Может быть, это известная отличка чиновника: попирая других, утверждать себя?

— Вы меня совершенно не слушаете! — вдруг вспылил штабс-капитан. — И камень обидится!

С Иваном Ивановичем Крепсом в последние недели произошла некая метаморфоза, которую заметили все в отделении. Ничуть не изменившись ни в кнутобойном ремесле, ни в отношениях с сослуживцами, штабс-капитан стал сдержанней с княжной. В ее присутствии он придерживал язык, а не хамил, как обычно. Это было странно, но в общем тривиально, как репа. Впрочем, даже себе штабс-капитан не хотел признаться, что, пожалуй, увлекся княжной.

Но теперь Крепс много выпил и к нему вернулась обычная резкость. Он сказал с вызовом:

— Знаете, Урусова, у меня мысль: будьте моей женой.

Юлия Борисовна отрицательно покачала головой.

— Я не в восторге от ваших мужских качеств.

— Что вы имеете в виду? Внешность? Душу? Кровать?

— Мне не нравится, что вы хам, штабс-капитан. Прежде всего — это.

— Плевать. Я предлагаю вам не формальное супружество, а временный альянс. Извините за столь ясную прямоту.

— Альянс у вас уже есть: госпожа Граббе.

— Ах, полноте! Это на черный день.

Он пододвинул стул вплотную к Юлии Борисовне, сказал, усмехаясь:

— Вы как-то поминали, что — замужем. В сие надо верить?

— Это ваше дело.

Крепс пропустил замечание мимо ушей и продолжал с пьяной настойчивостью:

— Итак, замужем. Тогда позвольте полюбопытствовать и набраться опыта: какие женщины склонны к большей супружеской верности? Блондинки? Брюнетки? Шатенки?

— Такой вопрос однажды уже задавали немецкому философу Канту.

— И что ж он ответил?

— Он ответил: «Седые».

Крепс оживленно погрозил пальцем.

— А вы далеко не глупы, Юлия Борисовна… да-с…

— Хм-м… — не давая воли раздражению, усмехнулась княжна, — когда вокруг столько дураков, грешно не казаться умницей.

Увидев, как мгновенно набычился штабс-капитан, Урусова удивленно пожала плечами.

— Это всего лишь цитата. У вас есть на этот счет собственная точка зрения?

Крепс вновь не обратил внимания на слова сотрудницы, он торопился высказать какую-то мысль, засевшую в его нетрезвой голове.

— Супружеская верность… — говорил он нетвердым языком. — Что это? Да всего-навсего равнодушие других к тебе. Просто никому не пришло на ум совратить тебя. Да-с.

И повторил свою мысль:

— Самые верные жены это те, на которых никто не обращает внимания.

Впрочем, он тут же забыл о сказанном и стал с воодушевлением ругать большевиков и злобно отзываться о рабочих — и утверждал, что всех их надо без суда и следствия, совершенно лишних в пору войны, вешать на фонарных столбах.