Урусова покосилась на Крепса.

— Я где-то читала, что инквизитор средневековья Петер Арбуес сжег на кострах великое множество людей. В 1860 году церковь приобщила его к лику святых. Похоже, вы тщитесь сравняться с ним?

Крепс всем корпусом повернулся к княжне, задержал взгляд на ее непроницаемом лице, побарабанил ребром ладони по столу.

— Позвольте совет, Юлия Борисовна. Не точите нож сами на себя.

— Благодарствую за хлопоты. Но поверьте, штабс-капитан, я занята вовсе не этим.

— В таком случае — чем же?

Внезапно глаза Крепса налились кровью, и он выпалил, злобясь:

— Тебе бы со мной в кровати часто-часто дышать от радости, а ты тут благородство размазываешь, дура!

Урусова побледнела, но все же взяла себя в руки: она хорошо знала свой главный недостаток — вспыльчивость, и понимала всю его уязвимость. Однако не удержалась и проворчала сквозь зубы:

— Вы нахальны, как петух. Я пожалуюсь господину Гримилову.

Крепс отозвался с водочной дерзостью:

— Ваш Гримилов, хочу заметить, дурак. Правда, к этому можно привыкнуть.

— Павел Прокопьевич весьма воодушевится, узнав ваши слова.

Крепс внезапно усмехнулся.

— Пора понять: капитан без меня, как без рук. Он не захочет расстаться с Крепсом даже из-за вас.

Он снова вонзил в Юлию Борисовну злобно-восхищенный взор, пробормотал:

— Не женщина, а соблазн сатаны… А я, значит, петух… Гм-мм… кажется, я в некотором роде в долгу… Позвольте в таком случае — красный платеж…

Он длинно и бестолково стал доказывать княжне, что бабы всякого рода — злее ничего не придумать. Урусова усмехалась и молчала.

— Да-с! — пьяно выкрикивал Крепс. — Да-с, именно так! У комаров и многих прочих сосущих питаются кровью лишь самки. Комар же пьет нектар цветов и тем сыт бывает. Хотите еще пример? Самка паука-каракурта после брачной ночи съедает своего благоверного. Богомолиха в той же ситуации отгрызает супругу голову. Похоже поступают некоторые змеи.

Он искусственно расхохотался.

— Почему вы не спросите, какое это имеет отношение к прелестному полу человеков? Позвольте уведомить: самые свирепые воины былого — бабы. Случалось, они выжигали или срезали себе правую грудь, чтобы не мешала стрелять из лука… Как видите, это совсем не тот лук, какой кладут в суп!

В продолжение всего разговора Крепс добавлял себе в стакан и вскоре уже налился, хоть выжми. Он даже не замечал, как с ожесточением вонзают в него взгляды Гримилов, Вельчинский, Эмма Граббе.

Выбрав момент, к штабс-капитану подошел его шеф и проворчал тоном приказа:

— Ах, какой вы бон виван [69] , Иван Иванович! Вот уж не знал!

Крепс иронически хмыкнул, отозвался почти бессмысленно:

— Шерше ля фамм! [70]

Павел Прокопьевич был тоже весьма хмелен, вдруг обиделся, бог знает на что, может, решил: Иван Иванович не верит в ловушку, приготовленную красным, о чем давеча шел разговор. Капитан побагровел, погрозил пальцем штабс-капитану, сказал:

— Не суйтесь в волки с собачьим хвостом, милостивый государь!

Впрочем, он тут же забыл о Крепсе или сделал вид, что забыл, и повернулся к Урусовой.

— Позвольте поздравить вас с наградой Верховного. Надеюсь, по этому поводу вас можно поцеловать?

— Я не заслужила медаль. Это, право, ошибка.

Гримилов, против ожидания, не стал спорить.

— Не заслужили — заслужите. У вас есть все возможности отличиться. И я надеюсь…

Крепс пытался перебить Гримилова:

— Дело, что осел, уважаемый, — его палкой погонять надо.

— Здесь говорят о женщине, — строго поправил его Павел Прокопьевич.

— Именно. Да-с… Женщины хороши, когда их нет. И не перебивайте меня!

Гримилов державно скрестил руки на груди и сказал своим игрушечным басом, сейчас совсем хриплым:

— Господин штабс-капитан, вы воспитаны, как необузданный осел!

Мешая ссоре, княжна посоветовала, улыбаясь:

— Нам всем, кажется, пора отдохнуть, Павел Прокопьевич.