Однако он не трогался с места, удерживал женщину и жаловался, смешно, как мальчишка, надувая губы и вновь повторяясь:

— Вы со мной холоднее снега.

Княжна ответила с неудовольствием:

— Перестаньте, право! Это становится несносным.

Поручик озадаченно посмотрел на сотрудницу и покраснел, как свекла.

— Не разоряй любви, — внезапно сказал он с пьяной обидой, даже не замечая, что перешел на «ты».

Урусова рассмеялась.

— Это от водки. Пройдет. Поднимайтесь!

Княжна быстро прошла в свою комнатку, надела шляпку, взяла сумочку, и они выбрались из штаба. На улице Вельчинский спросил:

— Могу я вас взять под руку?

Юлия Борисовна утвердительно кивнула головой.

Офицер сообщил, что проводит княжну до ее дома, мало ли какие опасности грозят женщине в это безлюдное время.

Солнце уже поднялось над домами, воздух хмельно пах влажной листвой, и было так тихо, как обычно бывает в скопище жилья и улиц после праздников и суббот.

Они шли по гулкому тротуару, никого и ничего не замечая, и почему-то оказались возле кинотеатра «Луч». У афишной тумбы внезапно увидели нищего, решившего, вероятно, как можно раньше заняться своим промыслом на бойком месте. Это был подросток с миловидным, почти иконописным лицом, однако нахмуренным и жестким. Мальчишка опирался на посох, изгрызенный, надо полагать, собаками окраин и дворов; одежда на нем была бедна, но аккуратно залатана и заштопана.

— Не до тебя! — сказал Вельчинский, которому попрошайка почти загородил дорогу. — Поди вон!

— Зачем же так? — не одобрила княжна. — Я его знаю и всякий раз подаю милостыню. Полагаю: когда нам хорошо, и другим должно быть не худо.

— Именно так… — растерялся Вельчинский.

Княжна открыла сумочку, достала рублевую бумажку, протянула поручику.

— Отдайте.

— Ах, Юля… — совсем смутился офицер, словно его заподозрили в скупости. — Зачем же… я уплачу.

— Вы можете отдать свои деньги, но извольте передать и это.

Мальчик с достоинством взял несколько бумажек, еле приметно поклонился.

— Спаси вас бог, барыня, рука дающего не оскудеет.

— Вы и в самом деле знаете нищего? — полюбопытствовал Николай Николаевич, когда они отошли от афишной тумбы.

— Разумеется. Он — сын красного профессора, казненного в Омске; круглый сирота. У него нет иных источников существования, кроме шапки для подаяний.

Они молча прошли несколько десятков шагов.

— Его фамилия — Лоза, — вновь заговорила Урусова. — Отец подростка — мировая величина на ниве литературы. И посему вам не мешало бы знать это имя.

Поручик безмолвствовал.

Вскоре они уже подходили к особняку на Уфимской. И никто из них — ни княжна, ни офицер, ни попрошайка не заметили длинную фигуру Граббе. Она следила за парой гуляющих из-за густых кустов живой изгороди. На лице Эммы были написаны радость, язвительность, ирония. Теперь-то уж она попортит кровь этой парвеню, строящей из себя бог знает что! Святая! Все бабы одинаковы — и нечего ломаться и набивать себе цену.

Рядом с Граббе стоял Иеремия Чубатый, которого Эмма все-таки потащила за собой, и тоскливо ворчал:

— Ну, какого черта я тут толкусь, як собака на вирьовци?..

Он попятился от изгороди, свернул за угол и зашагал домой.

Граббе догнала Чубатого, бормотала, шагая рядом:

— Они не впервые встречаются, княжна и нищий. Я знаю.

— Хай, тоби бис! Не шукай лиха, — само тебе знайде.

Эмма не обратила внимания на слова Иеремии.

— Что это за побирушка в семь утра? — спросила она, торжествуя и потирая руки. — Нет, тут как хочешь, а нечисто!

Эмма вдруг вообразила, что это случай посылает ей удачу, что здесь именно то везение, о котором она так давно печется всей душой. Только надо еще немного последить, послушать, потаскаться вслед за этой ненавистной княжной и ее нищим!

Стал накрапывать легкий утренний дождь. Чубатый обрадовался ему, принялся, дурашливо пританцовывая, напевать: