Раньше считалось, что максимальный возраст, до которого в те времена мог дожить человек, — семьдесят лет. Ученые исследовали кости и скелеты древних людей почти за пять тысяч лет, чтобы точно установить продолжительность их жизни. И они пришли к выводу, что люди раньше жили не больше сорока лет, — так что верно, когда говорят, что в прошлом жизнь была прекрасна, потому что ни один отец не видел смерти своего сына. Естественно: если отец умирал в сорок лет, как он мог увидеть смерть сына?

Но к этим сыновьям не относятся те девять детей из десяти, доживавших максимум до двух лет. Поэтому в действительности каждый отец был свидетелем десятков смертей своих сыновей и дочерей. Если ребенок доживал до трех лет, у него возникали шансы дожить, по крайней мере, до сорока. Тем временем, естественно, его отец умирал.

Сейчас есть много людей, которым исполнилось больше ста лет; и в некоторых странах можно встретить старожилов, которым за сто, а они все еще трудятся в поле наравне с молодыми. Некоторые ученые утверждают, что при правильном питании, правильной физической нагрузке и хорошем воздухе человеческое тело способно жить, по крайней мере, триста лет. Это очень опасная перспектива: уже лет через девяносто-сто вам надоест жить — что же вы будете делать триста лет? Вас не будут узнавать члены вашей собственной семьи. За триста лет появится на свет не одно поколение ваших потомков, но у вас с ними не будет никакой связи. Разрыв между поколениями будет слишком велик.

Что вы будете делать? Вы жили, любили. Вы повидали в этой жизни все, что можно: удачи и неудачи, удовольствие и боль, дни и ночи. Вы видели все времена года. Не осталось ничего неизвестного. Теперь — только повторение, все идет по кругу.

Мы должны пересмотреть свое отношение к смерти. Мое мнение таково: если человек доживает до такого момента, когда его жизнь совершенно теряет всякий смысл, когда он уже отжил свое, уход из жизни не должен запрещаться законом. Смерть должна быть разрешена; более того, в каждой больнице должно быть специальное отделение для тех, кто желает умереть, — чтобы они могли умереть тихо, спокойно, с надлежащей медицинской помощью. Эта помощь должна состоять не в том, чтобы поддержать в них жизнь, а в том, чтобы помочь им умереть как можно достойнее и спокойнее.

Я предлагаю, чтобы в каждом отделении смерти в больнице был свой медитатор, который помогал бы пациентам перед смертью освоить медитацию, чтобы они могли умереть медитативно. Их смерть могла бы превратиться в очень ценное переживание, вероятно, еще более ценное, чем вся их жизнь. И это не было бы грехом.

У каждого пациента этого отделения должно быть время, чтобы хорошенько все обдумать. Возможно, в момент принятия решения умереть он был расстроен. Может быть, в его жизни произошло какое-то событие, и он подумал: «Лучше мне покончить с собой». Нужно дать ему время подумать, сказав: «Ложись в больницу, побудь здесь месяц и подготовься к смерти. Мы поможем. Если в течение этого месяца ты передумаешь — можешь встать и уйти. Никто тебе не помешает».

Помните, что любые эмоции длятся не дольше нескольких минут. Если бы каждый самоубийца подождал хотя бы минуту, он мог бы и не покончить с собой. Это — минутный порыв. Но если человек в течение целого месяца весел и радостен и с нетерпением ждет смерти как некого приключения, тогда наш долг — позволить ему покинуть тело и сделать это как можно изящнее.

Чтобы ответить на заданный вопрос, я был вынужден сделать это вступление, чтобы вы поняли, что смерть — это не зло, а нечто вполне естественное. Но вопрос — не о старом человеке. Вопрос о молодой сестре, которая не может двигаться, видеть, слышать и говорить. Все ее органы чувств отказали. И вы называете это жизнью? Это растительное существование. И оно, должно быть, причиняет ей ужасные страдания. Нам это не заметно, потому что она ничего не может сказать. У нее нет каналов для общения. Она в полном одиночестве, она совершенно отрезана от жизни. В чем смысл такого существования в течение семидесяти, восьмидесяти или девяноста лет — а может, и больше? Она будет только обузой и источником горя для семьи, и для нее самой это будет сущий ад, потому что это — полное лишение свободы.

Подумайте сами. Худшего концлагеря и не придумаешь: лишенная зрения, слуха, дара речи. Это — кома. Многие люди находятся в таком состоянии. Я сам видел одну женщину, которая пролежала в коме девять месяцев. Врачи говорили, что она уже не сможет прийти в сознание, потому что из-за того, что она так долго была в бессознательном состоянии, хрупкая нервная система, отвечающая за сознание, практически умерла. Они показали мне снимки ее мозга, сказав, что все центры, обеспечивающие сознание, омертвели. Она может просуществовать без сознания лет пятьдесят — на тот момент ей было тридцать. Она была тяжким бременем для всей семьи: для мужа и для детей. Они были абсолютно беспомощны и ничего не могли для нее сделать. И врачи тоже признавали свою беспомощность и ничем не могли ей помочь. Но закон не позволяет содействия в смерти. Если бы врачи дали ей умереть, они стали бы преступниками, их считали бы убийцами.

Закон примитивен. Он не понимает сострадания. Этой женщине нужна смерть из милосердия. Она даже попросить о ней не может!

Сестра человека, задавшего этот вопрос, не может даже попросить о смерти. Но ее близкие должны направить прошение в правительство своей страны. Им следует обратиться с петицией в суд и настаивать на том, что поддерживать в ней жизнь — немилосердно. Это не любовь, это абсолютно примитивное и необоснованное в наше время отношение к жизни человека. Необходимо им сообщить, что вся семья согласна, что ее следует освободить из этой тюрьмы, чтобы она могла родиться заново, обрести новое тело — с глазами, с ушами, со способностью ходить и говорить. Для нее смерть будет не злом, а благом.

Это мое мнение. Я не говорю, что вы должны следовать ему, потому что в вашей стране это, может быть, противозаконно. Необходимо законными методами обратиться к правительству и поднять этот вопрос на общенациональном уровне, потому что он может касаться не только вашей сестры. Возможно, в стране есть другие дети и молодые люди, которые точно так же страдают только из-за того, что закон не позволяет медработникам помочь им покинуть тело.

Пришло время нам и медработникам понять: студенты-медики больше не должны давать клятву Гиппократа. Они должны давать клятву, что будут помогать человеку жить, если он может жить полноценной насыщенной жизнью, но если он не может так жить, и ему лишь помогают дышать — дыхание не есть жизнь — тогда ему лучше помочь умереть. В обоих случаях будет проявлено сострадание. Не важно — служите ли вы жизни или смерти. Ваше сострадание должно понимать, что человек отправляется в лучший мир, к лучшей жизни.