Челомей предложил мне на его фирме заняться системами управления ракетами. Только что для этих целей организовали специальную лабораторию.

Я пришел в восторг — это именно то, о чем я мечтал. Не раздумывая, я согласился. Владимир Николаевич несколько умерил мой пыл: «Сначала посоветуйтесь дома».

Едва дождавшись отца, я стал взахлеб рассказывать ему о посещении конструкторского бюро. Я рассчитывал его удивить, но оказалось, он обо всем осведомлен. Челомей был у него на приеме в ЦК, показывал свою удивительную игрушку. Отец загорелся новинкой, просил держать его в курсе дела, при надобности не стесняться, звонить.

От отца я впервые услышал историю моего нового знакомого. Главным конструктором Челомей стал в конце войны, совсем молодым, ему едва исполнилось тридцать лет. Его увлечением, страстью еще со студенческих лет было изучение самых разных колебательных процессов. Особенно притягивали его феномены, не имеющие еще объяснения. Работал Челомей в институте, занимающемся авиационными двигателями. Там ему на пороге войны в голову пришла идея, как с помощью колебаний поднять в воздух летательный аппарат. Комбинация из трубы и перекрывающих ее хитрым образом заслонок получила название пульсирующего воздушно-реактивного двигателя.

Начались бесконечные эксперименты, далеко не всегда удачные. Часто двигатель не желал запускаться, порой его никак не удавалось остановить, нередко он просто взрывался. Но Владимир Николаевич не отчаивался, он верил в свою звезду. В 1944-м экспериментальный стенд все больше стал походить на нечто способное взлететь. Вот только на что поставить двигатель? Ответ пришел из-за линии фронта. Крылатые ракеты ФАУ-1 начали бомбить Лондон. Приводил их в движение немецкий двойник челомеевского изобретения.

Владимир Николаевич не знал, радоваться ему или огорчаться. С одной стороны, вот оно, бесспорное подтверждение его прозрения. Но как обидно видеть в чужих руках то, что, казалось, безраздельно принадлежит тебе одному. Дурные предчувствия оправдались. В последующие годы при упоминании о пульсирующем двигателе даже специалисты не сомневались: он пришел к нам от немцев.

ФАУ-1 произвели надлежащее впечатление на московское начальство. Челомею выделили конструкторское бюро, после скончавшегося от рака Николая Николаевича Поликарпова. Так же как и Королева, его срочно отрядили в войска, в Польшу, собирать по крупицам информацию. Вскоре в его руки попадают и невредимые немецкие ракеты. Осмотрев их, Челомей пришел к выводу: по сравнению с ним немцы ушли далеко вперед. Он, так же как и Королев, на ходу перестраивается. Конструкторское бюро работает день и ночь. Немецкий опыт и собственные заделы, слившись воедино, реализуются в появляющихся одна за другой крылатых ракетах наземного базирования, морского, воздушного. Они получают индекс 10Х, а последующая модель, далеко оставившая позади немцев, 16Х.

Отец, со слов Туполева, вспоминал, как маститый конструктор впервые столкнулся со «строптивым мальчишкой». Челомею в наследство от Поликарпова достался на Центральном аэродроме шикарный ангар. У многих он возбуждал зависть.

История произошла вскоре после войны, когда Туполев примеривался к Б-29. Самолет, закончив свою одиссею, осел на Центральном аэродроме. Здесь его предстояло досконально изучить, разобрать по косточкам. В открытом поле этого не сделаешь.

Андрей Николаевич давно завоевал репутацию человека крутого. С ним предпочитали не связываться. Оправдал он ее и на этот раз. Приехав на аэродром, он в который раз облазил самолет, заглянул во все закоулки. Наконец выбрался на землю. Вокруг собрались помощники, представители министерства. Снова возник вопрос, куда спрятать самолет. Он ткнул пальцем в обширный ангар на краю летного поля: «А это что?» Ему пояснили, что помещение принадлежит конструкторскому бюро Челомея.

«Вот тут и разместимся», — отрубил Туполев. Не сходя с места, оформили протокол, утвердили у стоявшего рядом министерского начальника и дали команду закатывать. Прибежавшему на шум представителю хозяев вручили бумагу: все по закону. Челомею оставалось только смириться. Где ему тягаться с самим Туполевым, да еще действовавшим по заданию Сталина. Так поступил бы любой другой, но только не Владимир Николаевич.

Он вопреки здравому смыслу пошел напролом. Не успели за начальством закрыться ворота аэродрома, как Челомей приказал немедленно выбросить чужака вон. Охрану строго предупредил: без его личного разрешения не пускать никого, какие бы удостоверения не показывали. Поднялся скандал, Туполев накричал на строптивца по телефону. Не подействовало. Увещевания министерских начальников тоже не привели к желаемому результату. По постановлению правительства ангар принадлежит ему, — стоял на своем Челомей, — хотите отобрать, обращайтесь к Сталину. К Сталину обращаться не рискнули, а за Челомеем укрепилась слава человека неуживчивого.

Отцу история пришлась по душе, ему импонировали люди подобного склада.

К сожалению, удачливый период у Челомея закончился скоро. Пульсирующий двигатель, едва родившись, исчерпал свои возможности, скорости больше тысячи километров в час выжать из него оказалось в принципе невозможным. А в те годы все бредили сверхзвуком. Тихоходам отводилось место только в музее. Вот тут-то Владимир Николаевич, что называется, уперся: на другой тип двигателя переходить не желал, доказывал, что резервы его детища далеко не исчерпаны. Конечно, через звук перепрыгнуть он не рассчитывал, но недостаток скорости намеревался компенсировать, прижавшись к земле. Зато какая экономия средств!.. Челомей велел сделать плакат. На одном листе два разреза: турбореактивного двигателя и пульсирующего. Первый состоял из тысяч сложнейших деталей, а второй — труба да заслонка. Проще конструкцию себе трудно и вообразить. Доказательства, приводимые Челомеем, никто всерьез не рассматривал, его упорное сопротивление объясняли несносностью характера.

Беда не приходит одна. У Челомея появились могущественные конкуренты.

Ракетами постепенно начинали интересоваться еще вчера чисто самолетные конструкторские бюро. Первым на неизведанную стезю вступил Семен Алексеевич Лавочкин, он взялся, как я уже упоминал, за разработку зенитных ракет.

За ним к новому делу потянулся Артем Иванович Микоян. Как базу для своей крылатой ракеты он использовал модифицированный реактивный истребитель МиГ-15, в те годы наш лучший самолет такого класса. Так родилась поразившая воображение отца «Комета» — комплекс, предназначенный для поражения боевых кораблей. Первый вариант ракеты сбрасывали с самолета, затем для обороны побережья сделали модификацию, запускаемую с земли. Назвали ее «Сопкой». Но и Лавочкин, и Микоян, и другие авиаторы умели делать железку, планер, не возникало проблем и с двигателями. Самолетчики и мотористы хорошо «притерлись». Сейчас к этой паре добавлялся третий, возможно, главный партнер — система управления. Все, что мог сделать человек, теперь перекладывалось на плечи приборов.