Добиться встречи с отцом оказалось делом не столь сложным, как с Булганиным. Я уже говорил, что они произвели друг на друга благоприятное впечатление. Правда, окончательного ответа отец не дал, сказал, что ему надо посоветоваться в Президиуме ЦК. Посетитель ушел и обнадеженный, и обескураженный.

Отец поделился своими впечатлениями с Булганиным. Кроме него эта проблема в Президиуме ЦК никого не волновала. Булганин отозвался крайне отрицательно и, на удивление отца, агрессивно. Его помощник генерал Николай Николаевич Алексеев поддерживал конкурента, отдавал свои симпатии Микояну и соответственно настроил своего патрона. Булганин же всецело полагался на его заключения.

— Пошли его к черту, — посоветовал он отцу. — Сталин его выгнал.

На отца апелляция к Сталину в те годы уже не производила впечатления. Они немного поспорили. Отец убеждал своего друга и в те годы союзника поддержать конструктора. В сорок лет Челомей накопил почти десятилетний опыт самостоятельной работы.

По существу, и Челомей, и его предложения были Булганину в высшей степени безразличны. Он уступил настойчивым увещеваниям отца. В августе 1955 года вышло постановление ЦК и Совета министров СССР об организации в Министерстве авиационной промышленности нового конструкторского бюро № 52 и поручении ему разработки запускаемой с подводных лодок крылатой ракеты, предназначенной для поражения стратегических объектов на территории вероятного противника.

Так что отцу многое было известно о моем новом знакомом. К сообщению о приглашении меня на работу к Челомею он отнесся прохладно, сказал: «Я спрашивал о тебе Калмыкова, он советовал идти к Пилюгину. [46] Собирался позвонить туда. А впрочем, поступай как знаешь. Тебе жить». Я уже решился и не хотел ни к какому Пилюгину.

Хочу сказать, что, несмотря на различные перипетии, выпавшие на мою долю, я не жалею о принятом тогда решении. Десять лет я проработал с Челомеем, с 8 марта 1958 года по июль 1968 года. За эти годы я многому научился. В этом человеке смешалось многое: хорошее и плохое, высокое и низкое. Но главное — он родился личностью и личностью прожил свою жизнь. С годами картина проясняется, мелкие и даже крупные обиды уходят в тень, растворяются в главном содержании человека. О Челомее еще напишут книги. Я же позволю себе остановиться лишь ненадолго, вспомнить некоторые штрихи.

К примеру, не по-современному Владимир Николаевич относился к званию инженера. Для него инженер — это не выпускник высшего учебного заведения, а мастер, познавший суть вещей. «Хороший инженер способен описать летательный аппарат системой из двух дифференциальных линейных уравнений второго порядка, плохому не хватит и десятка страниц», — любил повторять Челомей.

Фраза требует пояснения. Настоящий инженер, глубоко проникая в суть вещей, отбрасывает все неважное, оставляет только то, без чего невозможно обойтись. Обычный же специалист, боясь упустить главное и не зная, где оно, нагребает в кучу все без разбора. Частности заслоняют основное, исчезает понимание происходящего процесса. Хорошим инженером, конечно, нужно родиться. Но этого мало, требуется еще и школа, и учителя. Владимир Николаевич умел и любил учить.

В момент моего появления в конструкторском бюро Челомей, только что выкарабкавшись на поверхность, повел яростную борьбу за преимущественные права на вооружение Военно-морского флота крылатыми ракетами. Его главными противниками стали Микоян и Бериев, последний более известный как создатель отечественных летающих лодок.

Микоян всерьез с Челомеем не воевал. Он делал истребители, а крылатые ракеты считал продукцией побочной. Не желая портить себе нервы, Артем Иванович после первых столкновений вышел из борьбы. С Бериевым, ракета которого обладала рядом преимуществ: продуманная конструкция, удобство эксплуатации, Челомею пришлось повозиться. Челомей подобным «мелочам» не уделял большого внимания. Но все это не имело значения. Бериевские П-10 были обречены, так же как и американские «Регулусы». Они не умели раскрывать в полете крылья. Челомей победил.

На этом, казалось, можно и успокоиться. Но только не Челомею. Его распирало от новых идей, океан стал ему тесным.

Владимир Николаевич рванулся в космос. И там его идеи опережали время. В космос надо на чем-то добираться: нет проблем — Челомей предлагает создать ни на что не похожие носители. Еще полшага — и готовы проекты новых баллистических межконтинентальных ракет. И снова его мысль возвращалась к морскому оружию. И опять новые идеи.

Он готов был соревноваться с кем угодно: с Янгелем, с Королевым и с самим Вернером фон Брауном. Если Королева хочется назвать интегратором идей: он их собирал, взращивал, пробивал им путь в жизнь, с отеческим вниманием следил за их взрослением, то Челомей — генератор идей. Он их извлекал из себя, как фокусник платки из бездонной шляпы. И тут же делился ими со всеми желающими, что жалеть — у него в запасе новинок без счета, одна оригинальней другой.

Ближе к 1960-м годам Владимир Николаевич по примеру Королева создал из руководителей организаций и ученых, занятых в общих работах, свой Совет главных конструкторов. За этим высокоавторитетным собранием, в котором участвовал не один академик, оставалось право принятия окончательного решения: какое направление одобрить, а какое счесть не заслуживающим внимания.

На его заседаниях нам, молодежи, отводились задние ряды, без всякого права подавать голос. Именно там я уяснил себе, чем генератор идей отличается от просто академика.

Обычно на Совете выступало большинство его членов. Отмалчиваться считалось неприличным. Собирались в новом просторном кабинете генерального конструктора. Владимир Николаевич теперь назывался так. В торце зала, как в прежнем кабинете, висела доска, лежали мелки, уже цветные, их Челомей особенно любил, и всегда чуть влажная тряпка. Плакаты плакатами, а свежие мысли не предупреждают заранее о своем появлении.

Как правило, выступления звучали серьезно, обоснованно, прочно стояли на фундаменте накопленных знаний и опыта. Говорили не мальчики. Но это до тех пор, пока очередь не доходила до Челомея. Обычно выдержанный (не произнесет лишнего слова, за исключением взбучек за упущения), Владимир Николаевич у доски преображался. Он, кроша мел, писал формулы, стирал, снова писал, импровизировал на ходу. Начавшийся в сегодняшнем дне разговор вдруг срывался с места и уносил всех в будущее. Словно здесь не деловое совещание, а лекция в Политехническом музее.