21 февраля 1959 года самолет британского премьер-министра приземлился во Внуково. Подлаживаясь под московскую зиму, Макмиллан надел финскую меховую шапку пирожком, — она у него сохранилась с 1940 года, тогда он почти всерьез собирался воевать на стороне финнов. Шапка выглядела нелепо. Отец удивился, но виду не подал. Он приготовил гостю теплую встречу, стремился проявлением сердечности отблагодарить за прием, оказанный им с Булганиным в апреле 1956 года, да и вообще, зарубежные визитеры еще не примелькались в Кремле. Отец старался наладить неформальные, человеческие контакты, выйти за рамки официального протокола. Он постоянно сопровождал гостя.

В один из дней отец завез Макмиллана на подмосковный конный завод. Там им приготовили истинно русское, эдакое лубочное катание на тройках, запряженных в сани. Отцу самому оно было в новинку. Лошади напоминали ему детство. От развлечения он пришел в восторг, гость сдержанно поблагодарил.

Однако отец просчитался. Эйзенхауэр предупредил Макмиллана перед отъездом в Москву: об уступках по Берлину ему нечего и думать, максимум, на что может согласиться Америка, — совещание министров иностранных дел. В Европе английский премьер-министр тоже находился в политическом вакууме. Де Голль не намеревался поддаваться нажиму, к тому же Франция готовилась стать ядерной державой, уже назначили дату первого испытания атомной бомбы в Сахаре.

Радушие отца не поколебало позицию Макмиллана.

Отец рассердился. Он сказал, что не сможет поехать с гостем в Киев и Ленинград. Все предыдущие дни отец расписывал прелести киевского гостеприимства, красоты Днепра — и на тебе, отказался, заявив, что занят, должен восстановить выпавшую из зуба пломбу. А тут еще произошла досадная накладка, предстояли выборы в Верховный Совет, не помню уже, союзный или российский, и 24 февраля отец выступал на предвыборном собрании. Текст составили загодя, он ничем не отличался от всех предыдущих речей такого рода, большая часть отводилась нашим достижениям, в конце стандартно обличалась агрессивность НАТО. Если бы не визит, на эти слова никто не обратил бы внимания, но Макмиллана они задели за живое. Он обиделся и даже подумывал о досрочном возвращении домой, но решил не обострять и без того накаленную обстановку. Он дал понять, что при благоприятном развитии событий возможность встречи на высшем уровне не исключена. Сделал это он на свой страх и риск, без согласования с союзниками.

Отец тут же воспользовался предоставленным ему шансом и в свою очередь публично заявил, что в случае прогресса на переговорах министров иностранных дел он не станет связывать принятие окончательного решения по Берлину с наступлением 27 мая. «Главное, сдвинуть дело, а будет это 27 июля или 27 августа, особого значения не имеет», — так он пытался ослабить все туже затягивающуюся петлю ультиматума.

Конечно, он отступил. И отступил на виду у всего мира. На вопрос, проиграл ли отец, ответить труднее. Да, он блефовал, ошибся в своих расчетах. Западному Берлину не суждено было стать вольным городом. Но и войны он не стоил. В конце концов, это только эпизод в большой политике.

Считал ли себя отец победителем? Думаю, что в глубине души нет, но он истово убеждал в победе и себя, и окружающих.

Проводив Макмиллана, отец буквально в тот же день, 4 марта, отправился в ГДР. Он хотел обсудить создавшуюся ситуацию с Вальтером Ульбрихтом, а заодно посетить Лейпцигскую ярмарку. Она его манила уже не первый год. Отец очень любил посещать выставки, в Москве не пропускал ни одной, особенно международной, его тянуло к новинкам, неважно, что это: тепловозы, грузовики, комбайны, ткани или новые сорта пшеницы.

В Лейпциге отца встречал Ульбрихт. Он не отходил от гостя ни на шаг. В качестве гида водил отца по выставочным павильонам, показывал новые строительные машины, станки, мебель. Отец рассматривал экспонаты с неподдельным удовольствием, изредка просил помощников напомнить ему по возвращении в Москву о той или иной новинке. Главным экспонатом Лейпцигской ярмарки 1959 года, по замыслу Ульбрихта, должен был стать немецкий суперсовременный реактивный пассажирский самолет конструкции Бааде.

Несколько слов о профессоре Бааде. После окончания войны он вместе с еще несколькими сотнями плененных нашими войсками немецких атомщиков, ракетчиков, авиаконструкторов, приборостроителей попал в Советский Союз. Мы, как всегда, опоздали, все сливки сняли американцы, но и нам кое-что досталось — не первосортные специалисты, но люди знающие.

Американцы сразу приспособили немцев к делу. Все знают руководителя лунного проекта «Аполлон» Вернера фон Брауна. А вот что отцом одного из лучших американских ракетных истребителей F 86 «Сэйбр», достойного противника МИШ-15 в Корейской войне, был тоже вывезенный из Германии инженер, в России мало кому известно.

Советские же конструкторы (может быть, за исключением ядерщиков) встретили немецких «гостей» нелюбезно, видели в них не помощников, а опасных конкурентов. А потому постарались при первой же возможности спровадить их подальше. Ракетчиков во главе с Гельмутом Герттрупом Королёв услал на остров Городомля на Селигере, а конструктора самолетов профессора Бааде Туполев отправил на поселение в небольшой городишко на берегу Московского моря. Официально так поступали из соображений секретности, чтобы они не выведывали наши тайны, а по существу и Королев, и Туполев, и Мясищев не знали, как им избавиться от навязанных сверху консультантов-помощников. К тому у них имелись все основания. Они лучше кого бы то ни было знали научный потенциал немцев и откровенно боялись их. Даже «сосланные» с глаз долой, они доставляли немало хлопот своими отчетами и конструкторскими предложениями.

Разработанная группой Герттрупа баллистическая ракета на две головы превосходила первые королёвские проекты. Оно и понятно: Королев только учился, а Герттруп имел за спиной опыт разработки ФАУ-2. Королеву пришлось попотеть, чтобы потопить в бесконечных экспертизах и рассмотрениях немецкие «глупости».

Нечто похожее происходило и с Бааде. Он задумал свой вариант тяжелого «европейского» бомбардировщика, во многом превосходившего и Ту-16, и ЗМ. Я не знаю деталей, мне запомнилась необычная компоновка двигателей на пилонах под крылом, как у «Боингов», а не по-нашему прижатых к фюзеляжу у основания крыла.